и помышлять не могли. Ну, на сегодня спокойной вам ночи желаем — пойдём на корабль к своим дочерям и жёнам.

И готландцы удалились.

Ганнеке посмотрел им вслед, качая головою. Он никак не мог понять ни равнодушия, ни спокойствия этих шведов, точно так же, как не мог привыкнуть к скучному однообразию их природы.

— Не остаться ли мне у вас сегодня на ночь? — спросил рыбак своего хозяина, проводив его до дверей комнатки.

— Нет! — отвечал Стеен. — Мы оба сегодня слишком многое пережили, и тебе так же нужен покой, как и мне. Будем спать; да, спать!.. И счастлив тот, кому не придётся вовсе проснуться назавтра!

Печально удалился Ганнеке под навес, где и выискал себе местечко на соломе и уснул среди толков и тревожных разговоров того рабочего люда, с которым он разделял ложе труда, достаточно покойное для труженика.

Немного часов пришлось спать ганзейцам и рабочему люду. Вместе с зарею жизнь закипела в виттах, и закипела шумнее обыкновенного, потому что почти всё население собиралось в обратный путь на родину. Ночной улов сельдей был посолен и уложен в бочки, а затем движение, шум и говор в виттах стали заметно слабеть.

Длинные ряды возов двинулись с рыбной кладью к берегу, у которого в несколько рядов стояли тысячи кораблей и мелких судов.

Датский фогт в этот день не показывался. Но Кнут Торсен стоял на берегу во время погрузки судов, и странная, почти сатанинская улыбка змеилась на его губах.

Один за другим корабли подымали якоря и распускали паруса. Когда, наконец, и шнека Госвина Стеена была готова к отплытию, Ганнеке стал прощаться с своим шурином.

— Дай Боже, — сказал честный береговой сторож, — увидеться подобру, поздорову!

— Бог даст, — сказал со вздохом Ганнеке, утирая глаза широкою ладонью, — авось и увидимся, если только мой сыночек-то, Ян...

Он дальше и говорить не мог; только пожал ещё раз руку шурину и затем поскорее вступил на борт шнеки.

Лёгкий бриз вздул паруса кораблей, которые величаво стали удаляться от берега по морским волнам. Любекская шнека отваливала от берега в числе самых последних. Госвин Стеен стоял на палубе и твёрдым голосом отдавал приказания матросам. Но его брови мрачно насупились, когда он увидел там на берегу вдвойне ему ненавистного датчанина, который осмелился ему поклониться полуприниженно, полунасмешливо.

Гневным движением отвернулся от него Госвин Стеен и только тогда вздохнул свободно, когда исчез вдали берег Шонена, теперь опустевший... Там только и остались что вооружённые сторожа и их злые собаки. Жизнь и движение, ещё вчера так пестро и шумно оживлявшие берег, — исчезли как сновидение.

IX

Фирма «Госвин Стеен и сын»

Та тесная внутренняя связь, которая существовала между всеми немецкими купцами уже в течение целого столетия, выражалась отчасти и в одинаковом устройстве городов и городского быта, напоминающих в значительной степени американские и австралийские города, выстроенные как будто по одному общему образцу и плану. И дома, и улицы ганзейских городов поразительно были схожи между собою, как это можно и теперь ещё видеть в старых кварталах Любека, Страсбурга и Данцига.

Все они были обнесены толстыми стенами с зубцами и башнями, обведены глубоким рвом и за стенами вмещали в себе целый лабиринт узких улиц, обстроенных домами из обожжённого кирпича, высокими, мрачными, с высокой кровлей. На всех углах и перекрёстках можно было наткнуться либо на часовню, либо на больницу, либо на карантин для зачумлённых, и над всей путаницею улиц и домов возвышались стройные, тонкие, островерхие башенки множества церквей, возносивших к небу свои кресты и колоколенки. И улицы, и торговые площади ганзейских городов были куда как некрасивы и бедны на взгляд: не было в них ничего похожего, ничего напоминающего роскошь и богатство южных и средненемецких городов, в которых все площади были украшены изящными водоёмами и фонтанами, то мраморными, то бронзовыми и по работе принадлежавшими лучшим современным мастерам. Одним словом, немецкому северу был вовсе чужд тот тонкий художественный вкус, который развился в южной Германии вследствие частых сношений с Италией.

Но зато улицы ганзейских городов были постоянно полны шума и движения, в особенности в тех кварталах, которые были населены ремесленниками. Пока благоприятное время года давало к тому какую-нибудь возможность, они обыкновенно переносили свои мастерские из душных и тесных помещений на улицу: и медник, и сапожник, и даже портной — все работали на открытом воздухе с утра и до вечера. Только сукновальщики должны были продолжать под крышей свою тяжёлую, но прибыльную работу.

Если мы себе представим эти узкие, извилистые улицы, ещё более стеснённые различными выступами, входами в погреба, навесами и лавчонками всякого рода, да притом ещё припомним ту деятельность, которою постоянно кипели эти улицы, то мы должны будем прийти к тому убеждению, что картина уличной жизни того времени хотя и не согласовалась с нашими нынешними полицейскими правилами благоустройства и благочиния, однако же представляла собою очень живую, пёструю и яркую картину жизни тогдашнего вольного бюргерства. Среди маленьких, узких домишек ремесленников и рабочего люда очень гордо возвышались высокие и обширные каменные здания, принадлежавшие именитым ганзейским купцам. Украшенные по фасаду цветными поливными кирпичами, эти дома и внешней постройкой своей, и внутренним устройством напоминали вестфальские крестьянские избы, с которых и был заимствован первоначальный образец их постройки.

В таком же точно доме помещалась и контора, и жилые комнаты торговой фирмы «Госвин Стеен и. сын», принадлежавшей к старейшим в городе: она вела своё начало от XI столетия. Этот торговый дом счастливо пережил все невзгоды, постигавшие город в течение почти двух веков. Только в 1138 году глава этой фирмы перенёс своё местопребывание (после всеобщего опустошения города) из старого Любека в новый Любек. Затем, в середине XII века, помещение торгового дома «Госвин и сын» ещё раз потерпело от пожара, дотла уничтожившего весь новый Любек. Но любекские купцы не потерялись от этой беды: они только решили на месте деревянных воздвигнуть каменные постройки. И с той поры город пошёл богатеть и процветать и стал во главе постепенно складывавшегося союза нижненемецких купцов.

Богатства частных лиц возрастали и возрастали, и вместе с тем всё более и более возрастало число железных сундуков, которые должны были служить хранилищем денег и сокровищ для местных богачей купцов. Граждане ганзейских городов были очень умеренны в своих потребностях; им некогда было и думать о наслаждениях, так как вся жизнь их складывалась из