— Этот парень, — сказал я ей в ответ, — этот парень врал мне всю дорогу. Знаешь, мне кажется, что его ненависть к бомжам — единственная правда, в которой он признался.

— То есть ты думаешь, что это он убил бомжа в парке?

Я не знал, как объяснить Джун, что я чувствую. Никаких доказательств вины Фрэнка у меня не было, и кроме того, Джун ни разу его не видела. А передать словами то тихое отвращение, которое вызывал у меня Фрэнк, было практически невозможно. Пока сам не увидишь, не поймешь.

— Но если до этого дошло, то, может быть, тебе просто отказаться от работы?

Я представил себе, как встречаюсь с Фрэнком и говорю ему, что отказываюсь водить его по Кабуки-тё. От этой мысли у меня кожа покрылась мурашками.

— Нет, Джун. Это не вариант.

— Почему? Ты думаешь, что он тебя убьет, если ты откажешься? — Джун, осознав, что я не на шутку напуган, похоже, тоже забеспокоилась. Наверное, представила себе этакого классического убийцу из кинофильма. Но Фрэнк совсем другой. Стандартный киноубийца убивает ради наживы. А Фрэнк, если и убивает, то явно не ради денег.

— Боюсь, я не смогу тебе внятно объяснить… У меня нет никаких доказательств, что Фрэнк убил этого бездомного, вообще, не факт, что речь идет о том самом бомже, которого мы с Фрэнком видели в баттинг-центре… Понимаешь, просто я раньше ничего похожего не ощущал… Я бы даже мог, например, снова пойти в баттинг-центр, чтобы убедиться, что этот чертов бомж жив и здоров, но это абсолютно никакого значения не имеет. Потому что я уверен, что Фрэнку совершенно безразлично, какого бомжа убить — того или другого. Понимаешь?

— Не совсем.

— Да я и сам не понимаю. Кажется, у меня просто слегка крыша едет…

— А этот бомж из баттинг-центра, он к Фрэнку приставал?

— Ни к кому он не приставал.

— Ну и зачем тогда Фрэнку этого бомжа убивать? А, Кенжи?

— Я не знаю, как тебе это объяснить… Честно говоря, я себя чувствую полным дураком. Мне иногда кажется, что у меня глюки… Вот ты спрашивала, принес ли я пурикуру. А даже если бы и принес? По фотографии-то все равно не понять… Например, когда я учился в старших классах, мне здорово везло на всяких уродов, которые нарочно делают людям гадости. Знаешь таких?

— Нет, — сказала Джун, — у нас в школе таких вроде нет.

Конечно, откуда им там быть?! Джун учится в более-менее приличной частной женской школе. Там неоткуда взяться подонкам. А может быть, просто таких людей, которые откровенно радуются, нагадив своему ближнему, с каждым годом становится все меньше и меньше…

— Я когда с Фрэнком рядом стою, я прямо физически чувствую, как от него волна энергии прет. Не волна — десятый вал. Он весь — словно сгусток злой воли.

— Злой воли?

— Ага. Это у всех есть. Даже у такой девочки-припевочки, как ты… Хотя у тебя, может, и нет. Ты ведь такая милая и нежная.

— Ну ладно, обо мне потом поговорим. Ты лучшее расскажи как следует, что там у тебя с Фрэнком, а то еще какую-то злую волю приплел. Объясни нормально.

— В школе у меня был один приятель. Он всех доставал ужасно, и его все тихо ненавидели, а учителя вообще махнули на него рукой. В конце концов его выгнали из школы за то, что он порезал школьного директора канцелярским ножом — все лицо ему исполосовал. Похоже, что в семье у этого парня были серьезные проблемы. Я, правда, подробностей не знаю, он мне не все рассказывал. Короче, я как-то пришел к нему в гости. Ну, его мать выходит и так вежливо-вежливо со мной: «Ах, как мило, что вы пришли. Вы у нас такой редкий гость» и все такое. Дом у них был приличных размеров. У каждого — отдельная комната, и все комнаты просторные, намного больше, чем эта, в которой мы сейчас сидим. У того паренька в комнате стоял компьютер последней модели со всеми возможными по тем временам примочками. Со всеми! Я даже позавидовал ему. Но вот атмосфера в их доме была неприятной. Чувствовался какой-то изъян, что ли.

Мать моего приятеля принесла нам чай и печенье и снова обратилась ко мне — я же как бы гость — с соответствующими случаю вежливыми словами. Типа «я вам так благодарна за то, что вы всегда помогаете моему сыну» или что-то в этом роде. А он вдруг ее перебивает на полуслове и говорит: «Ладно, хватит. Иди отсюда». Ну она тогда говорит: «Ну что же. Не буду вам мешать» и уходит. Я ей вслед: «Спасибо за гостеприимство», а мой приятель подождал, пока она из комнаты выйдет, и говорит с невозмутимым видом: «Между прочим, она меня в детстве резиновым шлангом лупцевала, а иногда — трубкой от пылесоса. И зажигалкой поджигала…» и показывает следы от ожога на предплечье. «А моему младшему брату она никогда ничего такого не делала». На этом разговор о его матери закончился, мы принялись за новую компьютерную игрушку. Потом мне захотелось в туалет, так что мы засейвили игру и я вышел из комнаты. В полутемном коридоре стояла его мать и смотрела на меня с каким-то странным выражением на лице, потом вдруг будто опомнилась, улыбнулась: «Вам в туалет? Это в конце коридора. Вон там, видите?» и рассмеялась пронзительно. От ее смеха у меня по всему телу волосы дыбом встали.

Так вот. Мы с этим приятелем время от времени ходили в гейм-центр. Обычно мы с ним занимали какой-нибудь автомат и играли до упора. Ну, иногда другие ребята, которые тоже на этом автомате поиграть хотели, подходили и говорили в общем безобидные вещи, типа «вы уже два часа играете, дайте и другим поиграть». У него тогда такое лицо становилось, что сразу было ясно — этот парень может сделать что угодно и за себя не отвечает. А у Фрэнка лицо в десять раз хуже. Смотришь и в ту же секунду понимаешь, что все для тебя кончено.

— Что значит хуже? Страшное, что ли? — спросила Джун.

— Страшное, конечно, да не в этом дело, — ответил я. — Страшные лица у якудзы бывают, но это не тот случай.

Мне было никак не объяснить Джун, что я имею в виду. Кроме того, вовсе не факт, что кто-нибудь другой, познакомившись с Фрэнком, почувствовал бы то же самое, что я. Если бы, например, Фрэнк остановил днем кого-нибудь на улице и попросил бы сфотографировать его на память, этот кто-нибудь скорее всего подумал бы, что вот прямо перед ним стоит небогатый, но милый и обходительный иностранец.

— Ладно, это все неважно. Вряд ли я смогу тебе объяснить. Просто поверь мне на слово. Фрэнк — очень странный парень. Или это тоже непонятно?

— Конечно, непонятно. Я же в отличие от тебя с иностранцами почти не общалась. А чтобы понять, что перед тобой именно «странный» иностранец, для начала неплохо познакомиться хотя бы с десятком самых обычных, — сказала Джун.

С этим ее высказыванием было трудно не согласиться. Японцы мало что знают об иностранцах. Один мой недавний клиент был из Техаса. Как-то раз он мне сказал, что поехал развлекаться в Сибуя[24]и был поражен тем, что там увидел. «Я иду по улице, — рассказывал он, — и у меня такое ощущение, будто я в нью-йоркском Гарлеме. Кругом молодежь в хип-хоп прикиде, все с плеерами, в наушниках. Некоторые гоняют на скейтбордах…» Но самым удивительным ему показалось то, что никто из этих одетых по последней хип-хоповской моде мальчиков не мог связать и двух слов по-английски. Этот же клиент на следующий день после своего похода в Сибуя спросил у меня: «Может, они чернокожих любят?» Но я не знал, что ему ответить. Да и что можно тут ответить? Я же не могу просто сказать, что некоторые молодые люди считают, будто подражать «афроамериканз» — это круто. Между прочим, многие вещи, которые иностранцам кажутся удивительными, на ура проходят среди здешнего населения.