— Нет. Я и серьезные знаю. Акота ифе ка уби, э леэ оба. Коли выкопали шире фермы, амбар продан.

— Ха, ты меня проверяешь, что ли? — переспросила она, смеясь. Ачо афу ади ако н’акпа дибиа. Чего только нет в мешке у шамана.

— Неплохо, — отозвался он. — Э гбуо дике н’огу уно, е луо на огу агу, э лоте я. Если убил воина в домашней драке, вспомнишь его, когда на врага пойдешь.

Они поперебрасывались поговорками. Она вспомнила еще две и сдалась, а он все рвался вперед.

— Откуда ты все это знаешь? — спросила она, под большим впечатлением. — Многие ребята и на игбо-то не говорят, какое там поговорки.

— Я просто слушаю, когда дядья разговаривают. Думаю, отец бы одобрил.

Помолчали. Из гостевого флигеля, где собрались пацаны, плыл сигаретный дым. В воздухе висел шум вечеринки: громкая музыка, надсадные голоса, высокий смех ребят и девчонок, все куда расслабленнее и свободнее, чем будут назавтра.

— Мы не поцелуемся разве? — спросила она.

Он с виду оторопел.

— А это еще с чего?

— Просто спросила. Мы тут уже давно сидим.

— Я не хочу, чтобы ты считала, будто мне только этого и надо.

— А как же то, чего я хочу?

— А чего ты хочешь?

— Сам-то как думаешь?

— Мой пиджак?

Она рассмеялась:

— Да, твой знаменитый пиджак.

— Ты меня смущаешь, — сказал он.

— Ты серьезно? Это ты смущаешь меня.

— Вряд ли что-то способно тебя смутить, — сказал он.

Они поцеловались, прижавшись лбами, держась за руки. Поцелуй его был упоителен, едва ли не головокружителен, совсем не как у ее бывшего дружка Мофе, у которого поцелуи, по ее мнению, были слишком слюнявые.

Когда она через несколько недель рассказала об этом Обинзе — «Где ты так целоваться научился? Совсем другое дело, не то что слюнявая возня с моим бывшим», — он расхохотался и повторил ее слова «слюнявая возня!», а затем объяснил, что дело не в методе, а в чувстве. Он делал то же самое, что и ее бывший, но разница в данном случае — в любви.

— Ты же понимаешь, что это была любовь с первого взгляда, для нас обоих, — сказал он.

— Для нас обоих? Навязываешься? Чего это ты говоришь за меня?

— Я просто объявляю факт. Перестань бузить.

Они сидели рядышком на парте на задах в его почти пустом классе. Задребезжал расстроенный звонок конца переменки.

— Да, это факт, — согласилась она.

— Что?

— Я тебя люблю. — Как легко эти слова выскочили, как громко. Она хотела, чтобы он слышал, — и чтобы слышал мальчишка, сидевший впереди, очкастый, задумчивый, и чтобы слышали девицы в коридоре у класса.

— Факт, — сказал Обинзе с улыбкой.

Из-за нее он вступил в дискуссионный клуб, а когда она заканчивала выступать, хлопал громче и дольше всех, пока друзья не говорили ему: «Обинзе, ну хватит уже». Из-за него она вступила в спортивную секцию и, сидя на трибуне с его бутылочкой воды, смотрела, как он играет в футбол. Но любил он настольный теннис, потел и вопил за игрой, блестел от энергии, лупил по белому шарику, а она любовалась его мастерством, как он вставал вроде бы далеко от стола и все же ухитрялся дотянуться до шарика. Он уже был непобедимым чемпионом школы — как и в предыдущей школе, по его словам. Когда она играла с ним, он смеялся и приговаривал: «Если бить по шарику со злостью, не выиграешь-о!» Из-за нее друзья стали звать Обинзе «женская шаль». Однажды они с друзьями болтали о встрече после школы — поиграть в футбол, и кто-то сказал: «А Ифемелу тебе разрешила?» И Обинзе тут же ответил: «Да, но сказала, что у меня всего час». Ей нравилось, как смело он ни от кого не прячет их отношения, носит их на себе, как яркую рубашку. Иногда она боялась, что слишком счастлива. Погружалась в угрюмость, огрызалась на Обинзе или отдалялась от него. И ее радость металась в ней, хлопала крыльями внутри, словно ища, как бы вылететь наружу.

После вечеринки у Кайоде между Ифемелу и Гиникой все стало натянуто, возникла непривычная неловкость.

— Ты же понимаешь, я не знала, что оно вот так сложится, — говорила ей Ифемелу.

— Ифем, он смотрел на тебя с самого начала, — сказала Гиника и, показывая, что ей не обидно, подначила Ифемелу — дескать, вот, увела у меня парня без всяких усилий. Ее живость была напускной, чрезмерной, и Ифемелу обременило виной — и желанием возместить сторицей. Неправильно это вроде бы: близкой подруге Гинике, пригожей, приятной, любимой всеми Гинике, с которой никаких ссор, пришлось снизойти и изображать, что ей все равно, хотя, когда б речь ни заходила об Обинзе, в ее тоне сквозила обида. «Ифем, у тебя на нас время-то найдется? Или сплошной Обинзе?» — спрашивала она.

И вот, когда однажды Гиника явилась в школу с темными кругами под покрасневшими глазами и сказала: «Папуля объявил, что мы в следующем месяце уезжаем в Америку», Ифемелу чуть не вздохнула с облегчением. Она будет скучать по своей подруге, но отъезд Гиники вынудил обеих отжать их дружбу насухо и выложить, освеженную, на солнышко, вернуться к тому, как оно прежде бывало.

Родители Гиники уже некоторое время обсуждали, как уйдут из университета и начнут все заново в Америке. Однажды, навещая Гинику у нее дома, Ифемелу услышала слова ее отца:

— Мы не бараны. Этот режим обращается с нами как с баранами, и мы уже ведем себя, словно мы стадо. Я уже много лет не могу заняться никаким серьезным исследованием, потому что каждый день организую забастовки и вещаю о невыплаченных зарплатах, а в классах даже мела нет. — Он был низкорослый и темный, а рядом с крупной пепельновласой мамой Гиники смотрелся еще мельче и темнее, нерешительнее, словно колебался, что же выбрать.

Когда Ифемелу доложила родителям, что семья Гиники наконец уезжает, отец вздохнул и сказал:

— Им повезло, хоть такой выбор есть.

А мама добавила:

— Благословенны они.

Но Гиника ныла и плакала, воображая картины печальной жизни в чужой Америке, без друзей.

— Лучше б я тут с вами жила, а они пусть едут, — сказала она Ифемелу. Они все собрались дома у Гиники — Ифемелу, Раньинудо, Прийе и Точи — и сидели у нее в спальне, копаясь в одежде, которую Гиника с собой не брала.

— Ты, Гиника, главное, нос не задирай, когда вернешься, — сказала Прийе.

— Она вернется и будет серьезной американхой, как Биси, — сказала Раньинудо.

Все заржали — над словом «американха», пропитанным ехидством, надставленным против правил, и над Биси, девчонкой на класс младше. Та из короткой поездки в Америку вернулась со странным акцентом, делала вид, что больше не понимает йоруба, и принялась добавлять в конце любого английского слова смазанное «р».