бутылку. Как вы знаете, мой дед завещал своим наследникам открыть ее в Рождество, когда пройдет двадцать пять лет со дня его смерти. Сегодня это время пришло. Вы понимаете, конечно, что я немного волнуюсь и хотела бы сделать это не в одиночестве, а при участии близкого и дорогого мне друга, от которого требуется если не помогать, то быть свидетелем предстоящих открытий или происшествий и тем предотвратить соседские выдумки и сплетни?

– Но как же быть, мисс Мейбл, если в бутылке ничего не обнаружится… если это распоряжение – всего лишь шутливая причуда вашего деда? Если окажется, что бутылку кто-то когда-то вскрыл по недоразумению…

– Дорогой доктор, такого не может быть. До сего дня ее держали под замком. И только этим утром извлекли, чтобы затем открыть, и предусмотрительно поместили на полку здесь, в библиотеке, чтобы не перепутать случайно с другими бутылками.

– Ну да, мисс Мейбл… ну да. Но все же…

– А что касается содержимого, доктор, то я не жду никаких чудес. Кто говорит о кладе, кто – о секрете жизненного эликсира. Не верю я этим толкам и гаданиям. В конце концов, там может оказаться просто вино. Самое большее, на что я надеюсь, – это бумага, отсылающая к какому-то скромному подарку, который имеет ценность разве что как сувенир.

– Каков бы ни был этот подарок, мисс Мейбл, ценность его ничтожна в сравнении с тем, чего вы заслуживаете.

– Спасибо, доктор, но, право, этим вечером вы говорите сплошь комплименты! Вы всегда так галантны в Рождество? Но вот вам мое мнение: по-моему, надеяться особо не на что. А теперь не признаться ли в том, что снова и снова приходит мне на ум, как ни стараюсь я прогнать эти мысли? Вы, быть может, сочтете их глупостью, но могу сообщить, что Катберты всегда были ими одержимы. Такова уж наша навязчивая идея, и мы цепляемся за нее столь же упорно, сколь иные семьи – за чужеродную религию или непопулярное политическое течение.

– И что это…

– Слушайте, доктор. Не смейтесь надо мной, но мне в самом деле кажется, что тайна этой бутылки каким-то образом связана с приором Поликарпом.

– А кто такой…

– Как, вы не знаете про приора Поликарпа, который был главой этого дома, когда он принадлежал церкви? Но теперь, подумав, я не уверена, что когда-либо говорила вам о нем, а кроме меня, местной историей мало кто интересуется, вот сведения до вас и не дошли. Это был последний приор, который числился таковым в анналах Приорства вплоть до его ликвидации при Генрихе Восьмом. В столовой висит портрет приора Поликарпа, и вам часто доводилось его видеть, хотя не приходило в голову спросить, кто там изображен. Скорее всего, вы принимали его за одного из предков, несмотря на церковное облачение и тонзуру[25]. Кроме этого портрета, здесь почти ничего не сохранилось от прежнего монастыря. Приор Поликарп, разумеется, не является нашим предком, но может называться родственником. Когда Приорство было конфисковано, его купил сэр Гай Катберт, мой отдаленный пращур, а он приходился приору братом. Это родство сослужило монахам хорошую службу: их не вышвырнули за порог, а позволили удалиться, когда будет удобно, причем самым хворым дали возможность провести остаток жизни в монастыре, где сохранились помещения, еще не переделанные для нужд мирских обитателей. И к числу оставшихся принадлежал, конечно, приор, проживавший у своего брата на правах гостя. Само собой, это снисхождение привело к тому, что прежних и новых владельцев не разделила, как бывает в подобных случаях, вражда; а уж двое братьев жили в любви и полнейшем согласии вплоть до самой смерти, причем один пережил другого не более чем на две недели. И не иначе как по этой причине приор Поликарп и после смерти продолжил благоволить семейству Катбертов.

– Вы сказали, после смерти?

– Да. Это покажется странным, но данный факт не единожды доказан и сомнению не подлежит. Все примеры я, конечно, не приведу, однако попробую развлечь вас описанием некоторых. Был вот один случай при осаде во времена Карла Первого[26]. Враги еще не окружили дом, но подкрадывались издалека, надеясь застать обитателей врасплох. Сэр Джеффри Катберт, тогдашний владелец, спал и ни о чем не ведал. И тут его будит топот: кто-то ходил по холлу туда-сюда. Сэр Джеффри пошел поглядеть, кто это, но никого не увидел, а шаги меж тем не смолкали. Они следовали бок о бок с сэром Джеффри, потом поворачивали назад, словно недвусмысленно звали за собой. Наконец он послушался, и невидимый спутник провел его через холл, вверх по лестнице и на крышу, откуда сэр Джеффри увидел, примерно в полумиле от дома, крадущийся отряд бунтовщиков. Небольшой гарнизон немедленно был призван к оружию и расставлен по местам; сюрприз ждал не его, а осаждавших, а через две недели на помощь подоспели отряды короля. И мы всегда думали, доктор Крофорд, что таинственным невидимкой был приор, который хотел предупредить сэра Джеффри.

– А еще? – Я был настолько удивлен этой упорной верой в семейную легенду, что воздержался от комментариев и стал расспрашивать дальше.

– Да, были и другие примеры. Речь идет о временах Георга Второго[27] и Мортоне Катберте. Он был сэр Мортон, но, чего я до сих пор не понимаю, впоследствии почему-то утратил свой титул. На некоторый срок он лишился и поместья – вероятно, в тот же период и при тех же обстоятельствах. Собственность впоследствии к нему вернулась, но титул был потерян навсегда. Два года сэр Мортон провел в изгнании, а в доме обитал его новый владелец – тот, кого мы всегда называли Претендентом. В то время над крышей здания высилась колокольня, и там имелся колокол, сзывавший монахов к молитвам и трапезам. Когда монахов изгнали и вера в людях ослабла, им стали пользоваться только перед обедом. Нежным серебристым звоном гордилась вся округа. Но когда велел звонить новый жилец (он устроил большой пир по случаю своего вступления в права), колокол, ко всеобщему изумлению, начал фальшивить: приятные тоны сменились грубыми и хриплыми, как бывает при появлении трещины. Говорят, забравшись наверх посмотреть, в чем дело, прислужник увидел старого приора Поликарпа, который стоял рядом с колоколом и рукой приглушал звон. Не знаю, правда это или нет. Ясно только, что приор бесспорно замешан в эту историю, поскольку, когда поместье вернулось к Катбертам, колокол – смотри-ка! – снова обрел свой ясный серебристый голос и окрестный люд сбегался толпами, чтобы стать очевидцем этого, как он полагал, чуда.

Понятно,