что, слушая Мейбл, я не переставал удивляться. Она была не из тех, кто подвержен суевериям. Но в конце концов, когда речь идет о благородстве и чести семьи, любой станет суеверным! И с какой легкостью мы убеждаем себя в достоверности историй, свидетельствующих как будто о покровительстве и благосклонности к нам высших сил! На минуту я задумался о том, следует ли мне, когда Мейбл станет моей женой, отговаривать ее от веры в сказки или скромно помалкивать, раз уж истории о приоре Поликарпе доставляют ей удовольствие и не приносят вреда, но к решению не пришел.

– Теперь, дорогой доктор Крофорд, вы понимаете, как легко мне поверить, что старик-приор что-то затеял с этой бутылкой, рассчитывая с ее помощью каким-то образом поспособствовать нашему благу.

– Но вы забываете, мисс Мейбл, что бутылка не пришла к вам из Средних веков. Ее завещал хранить ваш дедушка, и с той поры минуло только двадцать пять лет.

– Чистая правда, доктор. Но не может ли быть так, что приор ради каких-то собственных целей внушил моему деду намерение запечатать и длительное время не вскрывать бутылку, наполненную всего лишь вином, а то и вовсе пустую; что далее ей предназначено стать хранилищем какого-то важного секрета? Даже вы сами не можете с уверенностью утверждать, что бутылку, где изначально было вино, не использовали впоследствии для хранения каких-то записей.

– Нет-нет, мисс Мейбл, конечно же не могу, – подхватил я, несколько ошарашенный тем, как совпал у нас ход мыслей. – А если… если, допустим, вы обнаружите в бутылке не секрет из прошлого, а нечто… нечто совершенно неожиданное, это сильно вас разгневает?

– Как же я могу что-то утверждать, доктор Крофорд, пока не видела этих записей и понятия не имею, содержат ли они повод для недовольства? Но нет смысла дальше гадать: за нами уже пришел Роупер, и скоро мы всё узнаем.

В самом деле, в библиотеку уже входил, сверкая ослепительно-белым жилетом, галстуком и перчатками, Роупер. Он распахнул дверь в столовую, и я, предложив Мейбл руку, сопроводил ее туда. Выше уже говорилось, что столовая, как и библиотека, являлась некогда частью трапезной и ее массивный деревянный потолок остался почти нетронутым. Тут и там стены были богато драпированы кордовской кожей, и отделка и меблировка обеих комнат мало чем отличались. Но вместо книжных шкафов у стен столовой стояли большие серванты красного дерева, обильно нагруженные старинным фамильным серебром. Внушительное серебро красовалось и на столе, и на него лился мягкий, приятный свет множества восковых свечей в канделябрах. На стенах висело несколько фамильных портретов, среди которых я заметил теперь, как раз напротив отведенного мне места, изображение приора Поликарпа. Он мне понравился, и по его виду я бы сказал, что это человек цветущий и любящий удовольствия. Когда мы садились, пламя свечей заколыхалось и по лицу старика пробежала вспышка, отчего его улыбка сделалась шире, а в глазах зажегся лукавый огонек; портрет как будто подмигнул, и не кому-нибудь, а именно мне. Я счел это добрым предзнаменованием: старый приор лучился дружелюбием, приветствуя мое вхождение в семью.

От помещения и от нашей маленькой компании веяло истинно рождественским уютом. В давние времена бывали, конечно, случаи, когда стол тянулся во всю длину комнаты, дабы можно было устроить большой семейный пир. Но нынче его укоротили соответственно нашим с Мейбл потребностям; укоротили настолько, что, сидя на противоположных его концах, мы могли пожать друг другу руки. Обстановка приятнее некуда, и, если не считать некоторых сугубо праздничных атрибутов, многообещающая картина будущего каждодневного существования. Как же верилось, что нам с Мейбл суждено провести в подобной тесной близости все дальнейшие годы! Как недвусмысленно говорила эта сцена о нашем близящемся семейном счастье!

В первые минуты нам было не до разговоров. Все внимание было поглощено обязывающей, если можно так выразиться, трапезой; к тому же присутствие Роупера, сновавшего вокруг в парадном облачении, несколько сковывало нас. Но даже в этих обстоятельствах мысли мои текли свободным потоком, и под благосклонным взглядом Мейбл, в лучах ее улыбки, я дал полную волю радужным надеждам и уверился в своем предстоящем счастье. Помню, что изобрел для себя игру: изучать в мигающем свете портрет приора Поликарпа и по тому, насколько широка его улыбка, гадать о своей судьбе. После каждого любезного слова Мейбл я ловил себя на том, что наблюдаю, одобрит его приор или нет; после каждого доброго пожелания, обращенного к хозяйке, искал в чертах приора подтверждения своим надеждам. Мог ли представить себе Роупер, стоя в торжественной позе возле стола и церемонно перебирая столовое серебро, отчего пламя свечей то вздымалось, то опадало, что от него зависит, поощрит меня приор или воздержится и, соответственно, испытаю я подъем или упадок духа.

Наконец пришло время, когда Роупер должен был, принеся десерт, удалиться, и напоследок его манипуляции сделались особенно размашистыми, что заставило старика-приора улыбаться еще шире и чаще. Мейбл наполнила свой миниатюрный бокал и кивнула мне. До этого она позволила себе разве что глоток, я же ожидаемо употребил много больше. Никто не знал, что я уже опорожнил целую – пусть и маленькую – бутылку портвейна, и покаяться в этом у меня не было возможности, поэтому я не мог не отдать должное стоявшим передо мной легкому хересу, кларету и шампанскому. Так или иначе, я немного перебрал, голова пошла кругом, речь становилась все раскованнее – не в последнюю очередь оттого, что любые, даже вполне обычные слова Мейбл произносила с самым приветливым выражением лица, внушавшим мне уверенность в ее нежных чувствах ко мне и в моем грядущем успехе. Однако я упорно старался скрывать свое приподнятое настроение и не выдавал себя ничем, кроме разве что растущего потока болтовни и легковесных шуточек.

– Позволите ли вы пожелать вам еще много-много раз весело встретить Рождество? – проговорила Мейбл. – Этот день так полон радости и надежды, что грешно ограничивать себя беззаботным весельем; давайте настроимся на торжественный лад и обменяемся серьезными тостами.

– День надежды – как это верно, мисс Мейбл, – ответил я с поклоном. – День, предназначенный для добрых слов и добрых дел.

– Для мира, спокойствия и прощения всех людей, дорогой доктор Крофорд. И эти слова непосредственно относятся к вам, первейшему дарителю названных благ. Мне ведь известно, как, в связи с вашим служением, в любой дом, где вы появляетесь, входят мир и спокойствие.

– А прощение, мисс Мейбл?

– Что до этого, доктор, я знаю, какое доброе у вас сердце и какую любовь питают к вам окружающие. Неужели вам есть за что