— Ха! — вскричал Рюдигер так, что Лернер вздрогнул. — Ну, допустим, остров Медвежий лежит действительно вне правового пространства, хотя я по-прежнему настаиваю, что никакого вне правового пространства в Европе быть не может, ибо это утверждение содержит в себе внутреннее противоречие, поскольку часть света Европа конституируется на основе права и никакого иного содержания ничего не значащее понятие "Европа" не может в себе нести! Однако допустим, что мы согласны с безумным и юридически безграмотным посланием, вышедшим из недр рейхсканцелярии, где этот паук Рихтгофен плетет свои сети. Давайте исходить из буквального содержания! Предположим, что остров Медвежий действительно является внеправовым пространством! Но разве такой правовой вакуум согласно всем естественно-историческим законам (а если принять, что Медвежий остров представляет собой внеправовое пространство, то, следовательно, находясь на нем, мы оказываемся в естественной природной среде), разве такой правовой вакуум не должен оказывать сильнейшее влияние на свое окружение, засасывая его в себя? Вследствие такого вакуума здесь должна разразиться целая правовая буря! Так оно и случилось… — Когда он дошел до этого места, на его побагровевшем челе проступила вздувшаяся вена. — Россия заявляет: "Я его заберу себе!" Взятие земли наряду с похищением невест стоит у истоков истории. А в здешних высоких широтах история заморозилась. Тут эта первобытная стадия наступила только сейчас: "Тогда я его заберу!" Так звучит голос империи. А Рихтгофен в ответ стрекочет, как цикада: "Только не применять силу! Не затрагивать ничьих правовых интересов! Не ждать защиты со стороны рейха! Ха!"

Он так хлопнул дверью, что в ней лопнуло стекло и трещина восклицательным знаком нарисовалась на желтоватой поверхности. Под неумолкающий голос Рюдигера, продолжавшего что-то бубнить, и это было слышно даже через несколько стен, господа Лернер и Мёлльман вернулись к своему занятию, вновь склонившись над берлинским текстом.

Подчеркнуто спокойно, еле слышным от сосредоточенности голосом Лернер спросил, не поднимая головы:

— Скажите, Мёлльман, как вы понимаете следующий пассаж: "Правительство е. и. в. готово в меру возможности выступать в защиту германских интересов на острове Медвежьем, как оно делает это в любой другой точке мира, поскольку таковые действительно будут там представлены в виде соответствующих обустроенных объектов. По этому вопросу германское правительство уже связалось с российским правительством, и последнее также не намерено чинить препятствия частным коммерческим предприятиям на острове. Российское правительство обещает терпимо относиться к мирным и умеренным проявлениям вашего предпринимательского духа, не исключающим в то же время иное использование острова".

— Обустроенные объекты… Нельзя ли считать ограждение участка черно-бело-красными столбами таким "обустроенным объектом"? Скажем, огороженный газон в городе — тоже как-то обустроен, следовательно, он тоже "обустроенный объект"? Как вы полагаете?

— Не думаю, что рейхсканцелярия имела в виду газоны, — ответил, подумав, Мёлльман.

— Ну а что же они имели в виду? Что такое тогда эти "обустроенные объекты"? — продолжал нетерпеливо спрашивать Лернер.

— Читайте дальше, там же все написано, — сказал Мёлльман, направляясь к стенному шкафу. — Вчера тут стояли еще две бутылки коньяка.

— Боюсь, капитан Рюдигер унес их к себе в каюту, — сообщил Лернер.

Мёлльман молча вышел из кают-компании.

"Применение с вашей стороны силы против представителей Российского Военно-морского Флота недопустимо… оно не отвечает ни вашим интересам, ни национальным интересам Германии. Германское правительство отказывается брать на себя ответственность за возможные последствия таких действий…"

Это было уже известно. Но все равно больно, когда тебя снова ткнули в это носом. Хорошо, что Мёлльман вышел. Лернеру неприятны были напоминания о своем воинственном жесте. А тут ему, преследовавшему при основании колонии на Медвежьем острове одни лишь национальные интересы (теперь он уже и сам в это верил и именно так сообщал радиограммой в "Берлинский городской вестник", надеясь утишить гнев господина Шёпса), читают в официальном послании нотации, чтобы он не нарушал интересов отечества! Но на этом письмо еще не кончалось.

"Если Вы, вопреки моим ожиданиям, сможете привести доказательства того, что установленным Вами хозяйственным сооружениям нанесен ущерб или повреждения, Вы вправе обратиться с соответствующей жалобой к правительству, которое, в случае необходимости, учитывая все факты, возможно, сочтет за нужное выступить в защиту Ваших интересов. Однако за Вами не может быть признано право запрещать или ограничивать другим лицам доступ на огороженную Вами территорию, чиня им препятствия к ее использованию, вследствие чего не может быть и речи об оказании Вам соответствующей помощи. Рейхсканцлер. Подписал по поручению: Рихтгофен. Господину Теодору Лернеру. Остров Медвежий".

Эти заключительные слова были самыми утешительными. В качестве легитимного адреса Лернера, по которому к нему обращался германский рейхсканцлер, значился остров Медвежий. Ничего иного не могло выбрать для обращения к нему даже сверхосторожное, не склонное к поддержке частной инициативы официальное ведомство.

Мёлльман вернулся с уже початой бутылкой коньяка.

— Так все-таки нельзя! — сказал он мрачно. — На корабле ни у кого нет монополии на эту бутылку. Мирный гражданин, желающий ею воспользоваться, должен иметь к ней свободный доступ.

— Несколько ниже в тексте вместо слова "объекты" сказано "сооружения" с определением "хозяйственные" вместо "соответствующие", — сказал Лернер. — Что, по-вашему, это могло бы значить?

— Хозяйственные сооружения — это дороги, рельсы, производственные цеха, складские помещения, административные здания, шахты.

Глядя на Мёлльмана, который со скучающим выражением сообщал ему этот перечень, Лернер все больше радовался.

— Вот они — наши гарантии! — воскликнул он. — Такие сооружения Россия готова допустить, а Германия готова их защищать. И вот что самое удивительное в таких документах: в конце получается что-то совсем другое, чем было заявлено в начале!

Разве он требовал когда-либо чего-то иного от Германского государства, да и от всех государств на свете, как только того, чтобы они оставили в покое его хижину, которую он построит на Медвежьем острове? Вся эта юридическая галиматья, из-за которой так волновался Рюдигер, была ему безразлична. Да и Рюдигер мог бы не ломать себе над ней голову, потому что старый офицер ничего в ней не смыслил и только выходил из себя при попытках разобраться в этой путанице. В действительности же все очень просто. Лернер мог добывать на Медвежьем острове столько угля, сколько ему вздумается. Мог грузить этот уголь на корабли и продавать там, где есть на него спрос, и никто не может ему в этом помешать. Вопрос о том, кому в конце концов отойдет Медвежий остров, когда-нибудь тоже решится. А до тех пор он так утвердит на нем свои позиции, что государство, которое захватит этот остров, поднимет там свой флаг и посадит своих таможенников ставить печати в каком-нибудь бараке, в котором откроется официальная контора, вынуждено будет считаться с Лернером.