Городок

У нее убили собаку. У нее убили ее Сисси, немецкую овчарку, которую Анна завела еще тогда, когда Сисси была только щенком.

Они это сделали сегодня ночью. Разрезали изгородь секатором и вытащили ее из конуры. Их было по крайней мере двое. И один из них, чтобы она не лаяла, связал ей морду веревкой.

Анна не спала и услышала какой-то шум. Но она и представить себе не могла, что это такое. Она просто свернулась на постели калачиком и стала ждать, когда все утихнет.

Они выволокли Сисси в поле и там ее забили. Сначала они пинали ее ногами, а потом били железякой. И забили ее насмерть.

А потом бросили ее, окровавленную, там умирать, с завязанной мордой и перебитыми костями. С разорванными ушами и окровавленной грязной шерстью.

Они убили Сисси, собаку Анны Марии.

Кучинотта куда-то исчез. Он больше не приходит на наши встречи, которые они устраивают за городом. Но и в городе я его тоже не вижу. Он как сквозь землю провалился. Я попыталась спросить о нем у Доменико Яннелло, но он мне ответил, что это не мое дело, и сразу же начал надо мной потешаться. Потому-то я ничего больше и не спрашиваю. А из разговоров я поняла, что они поссорились. Вроде бы из-за украденной автомагнитолы, я там не очень-то поняла, но все пыталась связать воедино те фразы, которыми они обменивались в машине, пока мы ехали за город.

Но история про магнитолу и про кражу меня совсем не убедила. Однажды я услышала, как кто-то из них сказал:

– Нет, а правда, что Миммо[25]хотел забавляться с этой шлюшкой только один?

– Этот дурачок струсил и пошел на попятный. Это всего лишь отговорка. Просто он пошел на попятный.

– Да ладно! Главное, что он прикусил язык, помалкивает и нам не мешает. А то бы все полетело к чертям.

– Ну да, он заткнулся. Еще бы ему об этом трепаться! Ведь он и сам по уши в дерьме: это же он привез ее в первый раз. Вот он и молчит. Это же не в его интересах – распускать язык.

Подслушивая эти отрывочные фразы, я пыталась что-то понять, связать концы с концами. С тех пор как все это началось, то есть с пасхальной ночи, прошло уже два года. И вот теперь Кучинотта уже не входит в эту банду, и ее главарем стал Доменико Яннелло. А вот все остальные остались. И даже еще прибавились другие.

Ну а я что? У меня даже нет сил кричать. У меня внутри только воздух, так что, когда я открываю рот, чтобы закричать, внутри у меня – пустота. И голова у меня пуста. И сердце. И душа. Я теперь вся как из воздуха. А воздух страдать не умеет: он и не чувствует боли, и не плачет.

А я теперь не плачу. Я плакала только в ту первую ночь – в пасхальную ночь почти три года назад. Я плакала тихо, тайком, чтобы моя сестра ничего не услышала. Плакала, уткнувшись ртом в подушку, вымочив наволочку в слезах и слюнях. А потом я плакала в ванной, когда стриглась под мальчика. Но это было уже в последний раз.

И с тех пор я только жду. Жду – и больше не плачу. Жду, когда налетит ветер, настанет буря, когда что-нибудь случится, что-нибудь изменится. Ну а пока позволяю возить себя как бездушную куклу, уже не запоминая, как выглядят места, куда меня привозят, и не испытывая никаких чувств.

Я больше уже ничего не чувствую – ни страха, ни брезгливости, ни возмущения.

Не изменилась только одно: я так и не привыкла. Ну нет, это уж никогда!

Иногда я вспоминаю ту ночь, первую ночь. Вспоминаю, как мы тогда сидели на нашей ступеньке – только я и Доменико Кучинотта. Вспоминаю, как сильно билось мое сердце, когда он мне говорил, что я – его куколка. Иногда я вспоминаю то время, когда он проезжал под моим окном на машине, включив радио на полную громкость. Он тогда все время включал песни про любовь. И всегда – разные. И эти нежные слова песен – они были для меня. Они были как серенады, которые он посвящал мне.

И вот теперь Кучинотта из моей жизни исчез. Но зато остались все остальные.

И даже прибавились еще новые, другие.

Городок

Мобильники в Сан-Мартино работают плохо. На линиях все время помехи, а вышки мобильной связи далеко. Свой мобильник Анна Мария все время держит на подоконнике: это единственное место, где он хоть немного ловит сигнал.

А когда от звонка он вибрирует, дрожит все стекло. Каждую ночь, около двух часов, ей кто-то звонит. Номер не определяется. Анна отзывается, но слышит только шум шагов, а потом – шелест пластикового пакета. И больше ничего.

Каждую ночь в одно и то же время.

Мобильник вибрирует.

Стекло дрожит.

Слышатся мужские шаги.

Потом – шелест сминаемого пакета.

И тишина.

Сегодня ночью по телевизору показывали корриду. Раньше я ее еще никогда не видела. Звук телевизора я приглушила до минимума, чтобы никого не разбудить, а сама не могла оторваться от тех цветных картинок, которые освещали мою комнатку.

Быка, прежде чем его выпустить, накачивают наркотиками, и он выходит на арену каким-то осовевшим. Надо же! А ведь раньше я даже и этого не знала… А потом его украшают разными бантиками, надевают на него расшитую попону. Человек, прежде чем отыграться на животном, сначала его наряжает, его обхаживает. Какое лицемерие!

Тореадор возбужден, так и скачет – во всеоружии, ловкий и быстрый. А вот бык идет медленно и нетвердо, его качает. Смотрит мутным взглядом, вращая зрачками. Коррида начинается. Вот они тут какие. Вот бык. Он один, один против всех – и тореадора, и публики.

Тореадор знает, что быка накачали наркотиками. Знает, что борьба будет не на равных, и все-таки приплясывает, вертится, колет быка, приближается к нему, делает круги. И зрители, приветствуя его, встают с мест – вместе с ним и ради него. Арена взрывается аплодисментами. Бык и не видит пути спасения, и его не ищет. Он уже покорился и готов, чтобы его прокололи шпагой. И надеется только на то, чтобы все это как можно скорее кончилось. У него нет сил, и силы ему придает только то, что он понимает: скоро, совсем скоро он больше уже не будет ни чувствовать боли, ни слышать этих голосов. Он знает то, что должен лишь выдержать, выстоять, потому что представление уже заканчивается, и скоро снова наступит тишина. А наркотики, которыми он накачан, помогут ему перенести его последние, предсмертные судороги. И тогда он упадет на арену, высунув испачканный песком язык, а его глаза наконец закроются.

Вот и я жду того же. Жду, что не останется ничего, кроме песка и мрака. Я, как и бык, жду, что все это кончится.

Сегодня Доменико Яннелло уступил меня одному человеку. Он не хотел, чтобы я с ним пошла. Не хотел – но использовал меня, чтобы заплатить этому человеку свой долг.