Два солнца нынче припекали, перебивая друг друга, и сидевший у самой воды, на большом плоском камне, варвар разделся до пояса, подставив разгоряченное тело свежему ветерку. Тощий, совсем еще молодой, почти мальчик. Ах… такой не откажет, не прогонит. С таким не страшно.

Живенько скинув с себя всю одежду, Меретя кашлянула…

Сидевший на камне Семка Короед обернулся, с удивлением обнаружив за своей спиной совершенно голую девку – смуглую, угловатую, тощую, с непривлекательным, скуластым и плоским, словно шаманский бубен, лицом, узкими – щелочками – глазами и широким приплюснутым носом.

– Ого! – тем не менее изумился Семка. – Ты кто?

Просто так спросил, тут же вспомнив, что где-то он это чудо безгрудое видел – да среди полоняниц, где же еще!

Пока он раздумывал, страшноватая с виду девка не теряла времени даром – нагло уселась рядом, обняла… Конечно, будь у Короедова девки поприятней, он бы эту лошадину прогнал, а так… Так что-то защемило в грудине, едва только прикоснулся парень к тощей голой спине, почувствовал, как лезут к нему под одежку горячие девичьи руки, ласкают, а вот вдруг сжали напрягшееся достоинство так, что и все!

Не говоря ни слова, дева вдруг поцеловала Семку в губы и, встав, увела за руку в лесок, на мшаник. Там и уложила на спину, раздела, сама сверху уселась, прижалась бедрами. Короедов глаза закрыл – уж будь что будет. И вскоре снова воспрянул – нежные девичьи руки свое дело знали, младой казачина и сам уже с удовольствием оглаживал деву по бедрам, щупал едва заметную грудь, только вот глаза благоразумно не раскрывал, представляя на месте некрасивой девки… атаманскую жену Настю – красивую, крутобедрую, с нежной золотистою кожей и карими, с веселыми искорками очами. Вот кого бы… Вот бы с кем…

Хотелось бы с Настей – да. А пришлось – вот с этой.

– О-ох!!!

Выдохнул Семка, глаза распахнул. Сидевшая на нем девка заластилась, улыбнулась кривозубой улыбкой – Боженька, вот же страх-то!

– Тепель мы – я и ты, завсегда как муж жена будем! – по-русски просипела дева. – То так. – И добавила что-то по-своему, склонилась, видать, хотела, чтоб Семка ее поцеловал, обнял – да не тут-то было, ага!

– Муж с женой, говоришь? – дернулся, разобиделся Короед. – Да на хрена ж мне такая женушка?! В походе-то дальнем я, чай, покрасивше найду.

– Верной-верной тебе буду, да, – прижимаясь тощими бедрами, шептала на своем языке Меретя. – Жить будем вечно.

– Да отстань ты от меня, лошадина страшная!

Сбросив девку в мох, Семка поспешно оделся и зашагал прочь, к кострам.

Меретя, конечно, обиделась. Но не сильно. Парня-то рассмотрела все ж таки. Ну, что это за воин?! Собой не видный, тощий, костлявый даже, да и не осанистый – совсем еще дите. Такому бы соску, не титьки бабьи. Не-ет, не такой муж ей нужен! На этого-то так просто польстилась – захотелось, прямо невмочь терпеть. Желание свое удовлетворила – ладно, теперь и на холодную голову подумать можно, она ж вовсе не глупая, Меретя, славную Митаюки-нэ всегда внимательно слушала, все наказы запоминала накрепко.

И то, что всем пленницам надобно мужа хорошего выбрать – побыстрее, однако и не шибко-то торопясь. И еще от Митаюки Меретя про ведьму Нине-пухуця краем услышала, про то, как та самого главного здешнего жреца, отца Амвросия, соблазнила, да так, что тот, бедолага, даже на пустынном островке от нее укрыться не смог, как ни старался.

Стать женой шамана, жреца – вот это дело! Вот это Митаюки-нэ непременно одобрила бы, кабы была здесь. Тем более оставшийся в селении белых шаман весьма юн, пожалуй, никак не старше того парня, что только что млел в жарких объятиях Меретя. Получилось с этим, выйдет и с тем, и наплевать, что тощая, что плоская грудь. Молодым-то парням особой красоты не надо, им доступность – главное… Так этот молодой шаман, он сейчас как раз на том островке, верно. В «пустыне», как они говорят, в небольшом храме возносит хвалу богу Креста. Вон он, островок-то, острую крышу храма отсюда видать.

Больше Меретя не раздумывала, пробралась к челнокам, выбрала понезаметней, столкнула на воду, весло не забыв прихватить. Погребла умело, руки-то были жилистые, сильные, правда, раньше доводилось только по рекам-озерам плавать, а тут вот, по морю пришлось, хоть и ветра почти не было, а все ж какие-никакие – волны. Захлестывали, челнок в борта били. Едва не перевернулась девчонка, но все ж, слава богам, выгребла, меж двух серых камней причалила. Наскоро осмотрясь, выскочила, вытащила лодку, прислушалась. Точно – кто-то молился в храме! И голос был такой размеренный, спокойный… молодой.

Ухмыльнулась Меретя, одежку скинула, волосы на глаза напустила – так они куда как пышнее казались да и скулы прикрывали. Вечерело уже, солнышко алое в море садилось. Со стороны солнышка дева и зашла…

– И ныне, и присно, и вовеки веков, аминь!

Закончив молитву, Афоня перекрестился и, одернув рясу, надел на голову скуфеечку. Вышел из часовенки весь из себя умиротворенный, благостный. Вот ведь жизнь! Ответственность – да, но и службу божью справлять ведь кому-то надо. Афоня смел думать, что у него не худо то получалось. Нет, конечно, не так хорошо, как у отца Амвросия, но все-таки.

Казаки своего дьячка, несмотря на молодость и некую суетливость, уважали по-настоящему, и Афоня то чувствовал, старался во всех делах мирянам примером быть да службу вести старательно, со всем благолепием и надлежащим чувством. Да и работал: в остроге церковь Троицкую в порядке держал и не забывал о часовне. Нет, не зря отче Амвросий ее выстроил, на голом-то островке, в «пустыне» молитвы до Господа быстрее доходят! То и сам атаман признавал, человек умнейший. Сегодня вот припожаловать обещался, не один, с Михеем да кормщиком Кольшей Огневым – испросить удачи в пути, помолиться. Ждал их Афоня – пора бы! – вот и сейчас выглянул посмотреть на море. Глянул… а там!

А там женщина! Бесстыдница нагая, одалиска, во искушение диаволом посланная!

Перекрестился дьячок, висевший на груди крест святой поднял:

– Сгинь, сгинь! Пропади! Господи-и-и – Иисусе-е-е…

– Что ты кричишь, глупый? – прошептав по-своему, улыбнулась Меретя.

Вспомнив уроки Дома девичества, изогнулась, руками себя поласкав. По бедрам провела, по груди, подошла ближе, губы облизала.

– Ну, иди же сюда. Потрогай меня, не бойся!

Взяв руку дьячка, провела ею по животу, на грудь положила, сдавила пальцы, чувствуя, как твердеет сосок…

– Изыди!!! – вырвав руку, испуганно возопил Афоня. – Прочь! Прочь! Именем животворящего сего креста!

Господи, господи! Не дай бог, сейчас еще и атаман явится, этакое непотребство увидит! Вот ведь позор-то, позор!

– Сгинь, сгинь, поганица!

Искусительница, однако, не отставала – улучив момент, бросилась дьячку на шею, обняла, поцеловать попыталась.

– Да уйди ты!

Оттолкнув поганку, Афоня схватил прислоненное к оградке часовни весло и изо всех сил огрел им посланницу дьявола.