— Скорей всего, он хочет произвести на вас впечатление, — резко сказала Синтия.

— Чарльз просто очень скромный, — вступилась за друга Вирджиния, сознавая, что еще больше повредит себе в глазах Синтии. — Но у него действительно есть талант. Его работы, висящие в доме моего отца, смотрел один из гостей, коллекционер и большой знаток искусства, лорд Стонджери. Он сказал, что Чарльз может стать известным, если будет много трудиться.

— Я знакома с лордом Стонджери, он иногда навещал нашего отца, — с удивлением посмотрела на нее леди Анна.

— Тогда вы знаете, что его мнению можно доверять, — ответила Вирджиния. — Приходите как-нибудь к нам, и сами увидите.

— Мисс Кинтл — сестра леди. Бенкрофт, чей муж был братом мистера Чарльза Бенкрофта, — пояснила Элиза недоумевающей мисс Вильерс.

— Ах вот оно что, теперь я поняла, — кивнула леди Анна. — Так, значит, вы, мисс Кинтл, не живете постоянно в Хемсли?

— Вовсе нет, я приехала навестить сестру и собираюсь пробыть здесь до февраля.

Мисс Вильерс кивнула. Расспрашивать дальше, очевидно, показалось ей недопустимым, но Вирджиния явно вызвала ее интерес.

Появились джентльмены, и дамы оживились, смех сделался громче, а улыбки кокетливее. Разумеется, не старый доктор Венстер и не мистер Лауэй привлекали внимание леди. Чарльз Бенкрофт, друг его детства Джон Саттерфилд и, конечно же, граф Роберт Кларендон — давно в гостиной Элизы не собирались сразу три подходящих молодых джентльмена. Даже подруги миссис Лауэй сочли для себя возможным проявить интерес к этим господам, несмотря на присутствие мужей.

Чарльз Бенкрофт подошел к мисс Вильерс и Синтии, сидящим по одну сторону стола.

— Мисс Лауэй, вас не затруднит налить мне чашечку чая? — любезно попросил он.

— Нисколько, мистер Бенкрофт, — при гостях Синтии ничего не оставалось, как сохранять вежливость. — Прошу вас.

— Благодарю, мисс Лауэй. — И Чарльз тут же повернулся к леди Анне: — Мисс Вильерс, вы позволите присесть подле вас?

— Разумеется, сэр, вы ведь не успели закончить рассказ о своем грандиозном замысле, о большой картине, изображающей королевскую регату, — приветливо, без кокетства ответила леди.

Вирджиния с чуть заметной улыбкой наблюдала, как Синтия сердито теребит длинные светлые локоны. Похоже, маневр Чарльза удался вполне: сначала попросить чая у мисс Лауэй, тем самым вселив в нее надежду на то, что он усядется рядом и она получит возможность обжечь его своим зимним холодом, — и тут же направить внимание на другую девушку.

Синтия даже бросила быстрый злорадный взгляд на мисс Кинтл — убедиться, заметила ли та, что ее избранник занят новой гостьей, и безмятежное выражение лица Вирджинии заставило ее недоуменно нахмурить брови. За всем этим осторожно наблюдала миссис Лауэй, и тень догадки залегла на дне ее и без того темных глаз.

Вирджиния недолго предавалась созерцанию Чарльза, Синтии и мисс Вильерс, ее гораздо больше интересовал брат последней. Но с графом, к досаде дам, вполне приятельственно болтал Джон Саттерфилд, явно обрадованный возможностью похвалиться перед новичком своей породистой лошадью — по его мнению, подобной не было ни у кого в Хемсли.

Мистеру Саттерфилду и в голову не приходило, что граф Кларендон, вероятно, повидал на своем веку немало породистых лошадей и наверняка является владельцем не одной, а нескольких из них. При всем своем добродушии Джон Саттерфилд обладал немалым тщеславием, но хорошее воспитание молодого графа не позволяло прервать скучную беседу.

Элиза Лауэй, всегда безошибочно угадывавшая настроение своих гостей, мягко увлекла обоих джентльменов к чайному столу, предоставив им возможность получить чашечку чая из рук той леди, которой более всего заинтересовался каждый из них.

Саттерфилд подошел к Синтии, он уже давно и безнадежно пытался за ней ухаживать, и даже мистер Лауэй смотрел на попытки молодого человека без особой неприязни — Джон располагал достаточными, по меркам Хемсли, средствами для комфортной жизни. Графу едва ли не хором предложили чай приятельницы миссис Лауэй, и молодой человек сперва не знал, какой из них отдать предпочтение, чтобы не обидеть другую.

Тогда Элиза сама подала ему чашку, не замедлив бросить укоризненный взгляд на подруг — обе леди были веселы и не обременены условностями, под стать Элизе, однако порой вели себя несколько развязно. Их мужья, преуспевающие торговцы, гордились приятной внешностью своих жен, но не могли совладать с их страстью к развлечениям. Иногда Элиза уставала от обеих приятельниц и подолгу не приглашала их к себе, особенно когда в Хемсли гостила мисс Кинтл, но ей требовалась их поддержка в попечительском совете, а у мистера Лауэя были какие-то дела с их мужьями.

Перед появлением графа и его сестры миссис Лауэй запретила своим гостям говорить о скандале, случившемся в ходе подготовки к рождественскому балу, предполагая, что подобная история может унизить Хемсли в глазах приезжих аристократов, и теперь дамы лишились главной темы для обсуждения за чайным столом.

К счастью, кто-то из них упомянул, что в Хемсли давно не проводилось музыкального вечера, и миссис Лауэй тут же предложила Вирджинии и мистеру Бенкрофту спеть дуэтом. У обоих были приятные голоса, и они частенько услаждали слух своих друзей романсами и ариями из модных опер, почерпнутыми в столице. Чарльз не стал отказываться, и Вирджиния послушно вышла вслед за ним к роялю. Элиза посмотрела на Синтию, но падчерица демонстрировала полное равнодушие к происходящему, и миссис Лауэй сама уселась за инструмент.

— Что вы нам споете? — осведомилась она у Чарльза.

— Дуэт Мишеля и Аннетты из «Прелестной садовницы», — не замедлился с выбором мистер Бенкрофт.

Элиза кивнула и принялась играть вступление, а гости с большим или меньшим интересом приготовились слушать.

Не зная бед, не зная слез,

С нерастревоженной душой

В своем саду средь пышных роз,

Подобно им, цвела весной,

Как солнцем, вся озарена

Любовью близких мне людей.

Но, будто сорная трава,

В мой сад прокрался ты, злодей!

К чему теперь меня винить?

Как будто мало я страдал!

Я не ушел бы, может быть,

Когда б никто меня не гнал!

Я верил, что нашел — Ее!

Тебя, садовник милый мой!

Но сердце сорвано мое

Твоей безжалостной рукой.

Твои слова — один обман,

В моей тоске повинен ты!

Так летней полночью дурман

Раскроет нежные цветы

И обольстит их аромат,