блаженной памяти добрая королева английская Елизавета отправила к царю московскому посла, который прибыл морем на кораблях компании английских купцов, торгующих и промышляющих в Московии. Это был добрый, набожный старик. С ним приехало сорок молодых людей из дворян, одетых в красные плащи. Посольство везли до Москвы бесплатно на ямских лошадях (met vrye posten), и аудиенция была назначена 8 марта[82]. Подарки были: искусной работы кровать (sclaepcoetse oft Iedecant), сделанная весьма красиво, также много кубков и чаш, наполненных драгоценностями (lieffelycke dingen) и благовониями, и прекрасные сукна, весьма искусно вытканные. Передав грамоту, содержавшую только изъявление дружбы и поздравление Бориса со вступлением на престол, посол остался у царя на обед, во время которого вели дружескую беседу о доброй королеве и о некоторых других предметах.

И так как англичане давно изыскивали всяческие средства для того, чтобы захватить в свои руки торговлю в стране, и желали отстранить от нее голландцев, то посол обратился к царю и просил за англичан и обещал, что они будут снабжать Московию всем необходимым, что их товары будут дешевле и лучше, нежели у голландцев и других народов.

Будучи проницательным государем и желая жить мирно со всеми государями и владетелями (coningen en potentaten), любя немцев и сверх того зная славные, необыкновенные и победоносные дела голландцев, в особенности деяния светлейшего нашего герцога Мориса Нассаускаго, достаточно известные ему по нашим рассказам, и хорошо зная, как ему в этом случае надлежит поступить, Борис отвечал, что все нации в этом отношении для него равно любезны, что он желает со всеми жить в дружбе; сверх того [другие иностранцы] исправно платят подати и пошлины, составляющие доход государей московских, и значит имеют право вести торговлю, так же как и англичане; для англичан, по правде, довольно и того, что они свободны от всякой пошлины во всем государстве московском и ничего не платят государю; если бы они были мудры, то они не почли бы приличным предлагать это и завидовать торговле (ymant anders benyden te trafficqueeren) близких соседей; и другие подобные речи [говорил Борис][83]. Посол простился с царем и 17 апреля выехал из Москвы через Ливонию и далее [в Англию]; его освободили от всех издержек и сверх того одарили дорогими мехами.

Борис также отправил посла в Англию для возобновления дружбы с королевой; звали его Григорием Никулиным (Micolin).

[Дороговизна в Москве] В то время, по воле божией, во всей московской земле наступила такая дороговизна и голод, что подобного еще не приходилось описывать ни одному историку. Даже голодные времена, описанные Альбертом, аббатом Штаденским (Stadensis)[84] и многими другими, нельзя сравнить с этим, так велик был голод и нужда во всей Московии. Так что даже матери ели своих детей; все крестьяне и поселяне (boeren en lantlieden), у которых были коровы, лошади, овцы и куры, съели их, невзирая на пост, собирали в лесах различные коренья, грибы (campernoellie, duvelsbroot) и многие другие и ели их с большой жадностью; ели также мякину, кошек и собак; и от такой пищи животы у них становились толстые, как у коров, и постигала их жалкая смерть; зимою случались с ними странные обмороки, и они в беспамятстве падали на землю. И на всех дорогах лежали люди, помершие от голода, и тела их пожирали волки и лисицы, также собаки и другие животные[85].

[Великое бедствие] В самой Москве было не лучше; провозить хлеб на рынок надо было тайком, чтобы его не отняли силой; и были наряжены люди с телегами и санями, которые каждодневно собирали множество мертвых и свозили их в ямы, вырытые за городом в поле, и сваливали их туда, как мусор[86], подобно тому, как здесь в деревнях опрокидывают в навозные ямы телеги с соломой и навозом, и когда эти ямы наполнялись, их покрывали землей и рыли новые; и те, что подбирали мертвых на улицах и дорогах, брали, что достоверно, много и таких, у коих душа еще не разлучилась с телом, хотя они и лежали бездыханными; их хватали за руки или за ноги, втаскивали на телегу, где они, брошенные друг на друга, лежали, как мотовила в корзине (haspelen in manden), так что поистине иные, взятые в беспамятстве и брошенные среди мертвых, скоро погибали; и никто не смел подать кому-нибудь на улице милостыню, ибо собиравшаяся толпа могла задавить того до смерти. И я сам охотно бы дал поесть молодому человеку, который сидел против нашего дома и с большой жадностью ел сено в течение четырех дней, от чего надорвался и умер, но я, опасаясь, что заметят и нападут на меня, не посмел. Утром за городом можно было видеть мертвых, одного возле кучи навоза, другого наполовину съеденного и так далее, отчего волосы становились дыбом у того, кто это видел.

Голландец Арендт Классен[87], долго служивший в царской аптеке и пользовавшийся почетом у тамошних вельмож, как правду рассказывал мне, что он поехал в свое поместье (lande) или деревню, и это случилось зимой, и проезжая по запустелой стране, он нашел дитя, казалось, еще живое и лежащее в снегу без памяти от холода и голода; он поднял дитя и положил в сани под шубы и медвежьи шкуры, которые там были, и, прибыв в одну деревню, где еще оставалось в живых несколько человек, он принес закутанное в шубу дитя в избу и тотчас положил на горячую печку, и когда маленькая девочка стала приходить в себя, он немного покормил и напоил ее горячим, тем, что у него было, так что она оправилась и могла немного говорить и понимать слова, то сказала, что вся семья се умерла от голода и в живых осталась только мать. И говорила она: “Мать бродила со мною; не могла видеть, как я умираю с голоду, убежала в глухое место в кустарник и оставила меня в снегу, на дороге”.

[Чудеса в Москве во время голода] Больше ничего нельзя было узнать от нее, и так как Арендту Классену еще предстоял долгий путь, то он оставил ребенка там в избе, и дал кое-что на его пропитание, сказав: “Я скоро ворочусь и возьму ее с собой, поберегите ее до сего времени”. И когда он снова возвратился в ту деревню, то никого не нашел — все жители вымерли, и он был твердо убежден, что ребенка вместе с оставленными им припасами съели, а потом сами умерли с