Меня всегда окружали дети. И в тот год, когда разбился, возвращаясь домой из дальней поездки муж, именно они заставили жить и даже радоваться жизни. И пусть в первые месяцы весь мир мне казался черным, и пусть жить не хотелось… Но были дети, и им я была необходима. И я, сжимала зубы, и улыбалась. Рыдала по ночам в подушку от одиночества и тоски, а днем пела дочке веселые песенки… Потому что дети…

И вовсе не жалость была главным моим чувством, когда я поняла, о чем хочет сказать Паша. Вовсе не жалость, а радость — Я ПОНЯЛА ЕГО. Он, как и я, любил детей. Он был мне "созвучен"! Он был мне понятен!

И, возможно, с его стороны мой безумный порыв в тот момент и выглядел странно, но я сделала то, что требовало мое сердце. Просто шагнула ближе и обняла за талию, уткнувшись лицом в плечо.

Это потом я поняла, что именно там, где заканчивается ворот футболки, его накаленная летним солнцем кожа пахнет так одуряюще приятно, что нет сил отстраниться, не прикасаться, не вдыхать ее аромат. Это потом я вспомнила, что нахожусь в чужом доме, и рядом с чужим, несмотря на штамп в паспорте, мужчиной. Это потом меня будет мучить скромница-совесть, и я все-таки вспомню и о детях, и о своей любви к мужу…

И не было в моих мыслях изначально никаких предосудительных желаний! Ни единого! Кто ж виноват, что он пах так по-мужски, так потрясающе, что кожа у него была горячей, а руки, обнявшие меня в ответ, крепкими и совершенно несдержанными? Точно не я!

Вот бы знать, о чем он думал, когда откинув на бок мои волосы, начал покрывать поцелуями шею! И это было безумно приятно. Но голову я потеряла вовсе не в этот момент! И даже не тогда, когда его руки уже знакомым, совершенно бесстыжим жестом, сжали мои ягодицы! А тогда, когда губы втянули в рот мочку уха и начали легонько посасывать… Никогда бы не подумала, что это может заставить меня дрожать, как от холода, жарким летним днем! Но по телу, действительно, пробежала какая-то непонятная дрожь, и, понимая, что делаю, сгорая от стыда в глубине души, я все равно изо всех сил вцепилась в его плечи, мечтая только об одном, чтобы не отстранялся сейчас, чтобы еще немного, совсем чуть-чуть получить от этого мужчины вот такого запретного, неразумного удовольствия!

Он, наверное, умел читать мысли, потому что в тот момент, когда я подумала о настоящем поцелуе, его губы, скользнув по подбородку, впились в мой рот. И я… сама обхватила ладонями его лицо, притягивая, как можно ближе, поглаживая пальцами неизменную щетину, удерживая… и с восторгом ощущая его судорожный вдох…

Где-то за моей спиной скрипнула дверь. Я слышала. И последовавшее за скрипом чье-то удивленное аханье тоже. Но, правда, уже из-за Пашиной спины. Как он сумел так быстро сориентироваться и спрятать меня, мне было непонятно. И покидать свое убежище мне совершенно не хотелось.

— Пашенька, сыночек…

Женский голос оборвался. Боже мой! Только этого не хватало! Лучше бы это была Вероника! Или даже Саша! Но только не Пашина мама!

Я не знаю, какой он подал ей знак (это был знак точно, потому что Павел не издал ни звука!), но она вдруг нырнула в какую-то дверь, громко приговаривая:

— У меня арбуз в холодильнике… Понесу в беседку детям… Ой, и пирожки с вареньем абрикосовым делала для Марийки, тоже нужно не забыть. Там вода на речке, как молоко парное — Максим звонил! А папа, Пашенька, представляешь, как всегда, забыл деньги! Хотели еще в супермаркет за продуктами заехать…

Я, не смея поднять глаз, сгорая от стыда, была выдвинута его руками из укрытия прямо на середину прихожей. Чувствовала, что Паша улыбается, но казалось мне, что все эти милые лица на семейных фотографиях, глядят со стен именно на меня и видят мой позор и, может быть, даже смеются… надо мною. Прижала руки к щекам, пытаясь унять жар и зажмурила глаза, мечтая оказаться сейчас у себя дома.

— Как же стыдно! Боже мой…

— Дурочка… Глупости. Знаешь сколько раз я заставал своих родителей в детстве за подобным? О-о, и не сосчитать!

— Вы знаете, — за моей спиной вдруг раздался голос его матери. — Я сегодня очки свои где-то потеряла, поэтому вот иду и ничего совершенно не вижу! Вы мне не поможете — там на столе тарелка с пирогами и сок в кувшине? И никакой речки, пока не пообедаем! Там, кстати, папа детей в свою мастерскую повел — забрать нужно, иначе все в краске будут! Или в лаке! Или, не дай Бог, поранятся еще!

И понимая, что она, пробегающая сейчас мимо, так же, как и я, глядя в пол, всеми силами пытается сгладить ситуацию, наладить контакт, видя, что она очень рада, что суетится неспроста, я расслабилась и успокоилась и даже сумела поднять глаза и посмотреть вслед невысокой полненькой женщине со свернутыми в узел на затылке пышными волосами. Она торопливо выскочила за дверь, сопровождаемая сначала сдерживаемыми смешками, а потом громогласным хохотом Павла.

— Ой, не могу, — приговаривал он, смеясь. — Вот это представление! Давай отмирай уже, пошли за пирогами! Все в порядке! Ты слышала? Никто ничего не видел! Сейчас знакомиться будем!

— Никуда больше с тобой не поеду! Так нечестно! Почему не предупредил о том, куда именно везешь? — упрекала я, но шла вслед за ним. Да и как было не идти, если моя ладонь была в его руке? Если он так спокойно, так ласково, так интимно поглаживал своими пальцами мою кожу?

— Поедешь, поедешь… А будешь сопротивляться, я всем расскажу, что ты — моя жена!

— Ой, Паша, пожалуйста, только не это! Очень тебя прошу! Не говори!

С него станется — запросто расскажет! У меня от ужаса даже волосы встали дыбом!

— Тогда успокойся и веди себя так, как будто ничего не произошло!

И уже на крыльце, куда я вышла почти спокойной, с огромным подносом в руках, заваленным кучей румяных пирожков, он насмешливо проговорил, склонившись к моему уху, вновь заставляя пылать мои щеки:

— Но учти, это был не тот поцелуй, который ты мне обещала! На этот ты меня сама спровоцировала. Мой по плану должен состояться вечером.

Эмма краснела и смущалась. Вероника шутила и то и дело срывалась на смех. Мама изо всех сил старалась этого не делать, но никак не могла удержаться от вопросов и засыпала ими Эмму, как из рога изобилия. Дети напрочь отказались, даже ради арбуза, покинуть мастерскую отца, и оттуда слышались вначале шум и Полинкины радостные крики, но потом установилась настораживающая тишина. Отец, сколько его помню, всегда был занят детьми — ему бы не столяркой заниматься, а воспитателем в детском саду работать! Сашка, надутый и хмурый, посматривал на меня убийственным взглядом.

А мне было хорошо! Именно поэтому, предоставив своей семейке возможность познакомиться с Эммой самостоятельно, я отправился копать червей, старательно отводя глаза от ее почти такого же, как у Рожкова, убийственного взгляда!

Хотелось, конечно, Эмме сказать: "Они тебе понравятся!" Да только в данный момент, это я знал наверняка, лучше было не вмешиваться. Я не пытался разобраться в отношении Эммы ко мне. Пусть где-то в глубине души и скреблось гадкое понимание, что в прихожей возле "стены славы" нашей семьи, она меня просто пожалела, я старался не думать об этом. Она тянулась ко мне. Я это видел.