— Может, потому, что ты моя жена?

— Тише! И это совершенно не смешно! Прекрати улыбаться!

Мокрая, с потекшей тушью, с сердитыми глазами, она все равно мне нравилась. Ее хотелось обнять… прямо здесь, в воде. Целовать эти мокрые губы… С сожалением думал о том, что большего она не позволит. Наверное. Хотя так страстно отвечала мне в прихожей…

— Ты красивая, — сказал то, что думал, любуясь ею. И она внезапно прекратила хмуриться и даже, кажется, улыбнулась одними глазами.

— Подхалим!

— Будешь обзываться, я тебя поцелую!

— При всех? — удивленная такая, как будто при всех это делать запрещено!

— А я никого не стесняюсь!

— Паша! Тебя не смущает, что мы знакомы всего несколько дней? И вся ситуация эта… Так нельзя… Это как-то неправильно.

— А как нужно? Ты мне нравишься. Я тебе не нравиться не могу. Восемнадцать тебе уже есть? Есть. Так, значит, закон разрешает.

— Хм, но…

— Если ты думаешь, что это я благодарность для себя таким образом требую, то это — полный бред. Просто я хочу тебя.

Я осторожно двинулся в ее сторону, и она, явно ошеломленная моим признанием, замерла на месте, раскинув на поверхности воды руки, но вдруг из своего лягушатника запищала Полинка:

— Дядя Паша! Дядя Паша! Ты меня пла-авать обещал научить!

— Вот видишь! Такого парня, как я, нужно обеими руками держать, иначе моментально уведут!

… У Полинки почти получалось. Прикусив язычок, она так старательно била ручонками по воде, так молотила ножками, что на обратном пути еле-еле плелась позади всех. А когда я, пожалев девчонку, взял ее на руки, моментально уснула, обмякнув, как тряпочка, прижатая к груди.

В беседке был накрыт стол. Как только мать столько всего успела наготовить за эти несколько часов? Одуряюще пах шашлык. Марийка сразу побежала к деду, Андрюша жался к Эмме — видимо, тоже спать хотел. Отец включил фонтанчик — свою гордость.

— Эмма, пойдем уложим ее в кровать — пусть поспит немного. Как только Кирилла привезут, если ты захочешь, я всех вас доставлю домой.

— Как домой? — мама остановилась, как вкопанная, с очередной, полной еды, тарелкой в руках, не дойдя несколько метров до беседки. Я понял, что тактику выбрал правильную — сейчас в бой пойдет тяжелая артиллерия! — Никуда мы вас не отпустим! Вот когда все съедим, по стопочке выпьем, у меня вино есть домашнее, самодельное, тогда вас Паша и отвезет! А лучше оставайтесь у нас — комната есть отдельная, никто не помешает!

Из беседки, с набитым ртом, добавляла Вероника:

— Тут еды на целую армию! До утра точно не съедим! Так что соглашайся, поможешь нам, иначе точно лопнем за столом.

… Конечно, она осталась. Проснувшаяся Полина умоляла слезно. Кирилл захотел искупаться вечером в реке, а на утреннюю зорьку Максим позвал его ловить рыбу. Пришлось дать ему на завтра выходной. Андрюша ходил хвостиком за моим отцом, а тот, как и с нами в детстве, спокойно, рассудительно, как со взрослым, разговаривал, задавал мальчишке вопросы и сам же на них отвечал, как если бы не замечая его молчания. Это выглядело и комично, и трогательно одновременно.

— Что говоришь? — спрашивал седой, как лунь, но еще достаточно крепкий Логвинов-старший. — Нравится тебе на качелях качаться? Говоришь, амплитуда движений широкая? Да-а! Моя задумка! Видишь, цепь какая длинная? А крепится на чем? Кружочки говоришь? Да какие же это, брат, кружочки…

Максим вынес гитару и заиграл любимую песню моих родителей "А ты опять сегодня не пришла". Мама пела, закутавшись в длинную белую шаль. Пела она замечательно — сильным, красивым голосом. Вероника тоненько подтягивала ей в конце каждого куплета. Даже Сашка, накатив с отцом и Максом коньяка, подпевал, иногда посматривая в сторону Эммы, что неизменно вызывало у меня странное желание отправить его на такси домой…

К ночи стало прохладно. Сходив за пледами, я отдал один Веронике, а вторым, не удержавшись, закутал плечи Эмме, склоняясь к ее волосам, вдыхая их аромат. И она не отстранилась, как я ожидал, а, наоборот, повернулась ко мне и потянувшись, прошептала на ухо:

— Я влюбилась в твою семью!

— Подожди, скоро ты и в меня влюбишься…

Никогда не встречались мне люди более добродушно настроенные, более тактичные и дружелюбные, чем родители Павла и Вероники! Они, впервые мною увиденные только сегодня, казались старыми друзьями, давно не виденными, но любимыми. Ненавязчиво, но с огромным интересом, меня расспрашивали. И я рассказала, сама не поняв, как это произошло, всю свою жизнь, начиная со школы и заканчивая сегодняшним днем.

И если поначалу я ощущула какую-то неловкость, легкое напряжение — все-таки абсолютно незнакомые люди, да и я ко встрече была неготова, да еще и поцелуй этот у Александры Олеговны на глазах, то после речки, сидя в красивой круглой беседке, мне уже чудилось, что я здесь — своя, родная, что эти люди — не чужие… что и мне, и моим детям здесь очень рады.

Передремав с полчаса, дети бегали по ухоженному, засаженному всевозможными цветами, украшенному разными гипсовыми фигурками, зонами отдыха, двору и, несмотря на достаточно поздний час, все никак не желали отправляться спать.

Логвиновы пели… пели слаженно, красиво. Даже Алексей Георгиевич, раскачивая качели, на которые была настоящая очередь из детей. Только Павел молчал. Просто сидел на одной со мной лавке, совсем рядом, буквально — руку протяни и дотронешься! И мне очень хотелось протянуть… Просто до дрожи, до безумия! И не помогали размышления о стыде, о том, что он — малознакомый, чужой человек. И даже не работали мысли о муже! Не получалось сосредоточиться и вызвать, еще совсем недавно не отпускавшее меня, чувство вины перед Андреем.

И когда в какой-то момент он обхватил меня за плечи, прямо поверх пледа, которым сам же и укрыл с час назад, укладывая спиною себе на грудь, это показалось мне закономерным и давно ожидаемым! И в каком-то полусне, словно не со мной происходит все это, а с другим человеком, за которым я просто наблюдаю со стороны, я видела себя, расслабленную вином, уставшую, и… счастливую. И его сильные руки, горячие, обнаженные до самых плеч, покрытые жетскими густыми волосками от запястьев до самых локтей пусть через плед, но все-таки на моей талии ровно под грудью…

— Смотри. Сейчас Макс предложит Веронике посуду убрать, якобы матери помочь нужно. На самом деле, он боится проспать рыбалку свою — просто больной по этому делу, — зашептал он прямо мне в ухо, заставляя непроизвольно покрываться мурашками все тело. — Верона это дело терпеть не может, придумает отмаз. И Макс станет Золушкой на вечер…

Песня закончилась, и Максим, тихонько перебирая струны, сказал:

— Никуша, ты бы маме помогла — посмотри, сколько посуды.

Вероника не шевельнулась, продолжая смотреть в звездое небо. Когда я попыталась встать, чтобы сделать то, что просил Максим, и что, действительно, уже было пора начинать, мужские руки на моей талии сжалась крепче, а Павел вновь тихонько заговорил, своим дыханием касаясь моей щеки: