Именно на такую улицу, на самой окраине города, — с милыми, ярко выкрашенными домиками, и свернул наш водитель. И проехав по ней вглубь с километр, остановился возле небольшого кирпичного домика с черепичной крышей и балкончиком на втором этаже. И странный мороз прошел по моей коже — вот примерно о таком доме я и думала сейчас! Паша вышел из машины, распахнул ворота и сказал:

— Речка прямо за огородом. Сейчас машину поставлю во двор и пойдем!

И тут на крылечко выскочила молодая красивая женщина в цветастом сарафане, радостно всплеснула руками и кинулась Павлу на шею…

— Пашенька, кто это? — повиснув на мне, как обезьянка, прошептала Вероника и повела глазами в сторону Эммы.

Та-а-ак, я вообще не задумывался о том, как именно буду представлять своим родным Эмму. Знакомая? Но штамп в паспорте как-то меняет этот статус. Жена? Но в этом случае, обязательно появится вопрос, почему ничего не говорил и как посмел жениться без их ведома. Правду рассказать? Все мое существо восставало против этого — ну не мог я сказать: "Вероника, это Эмма. Она моя фиктивная жена. Женился я на ней для того, чтобы дать возможность взять из детдома вот этого мальчика".

— Пашка, ты чего завис-то? Знакомь нас! Потом объяснишь! — Вероника спрыгнула на землю и развернулась в сторону Эммы.

— Вероника, это Эмма, Сашку ты, наверное, помнишь? — она кивнула. — Эмма, это моя сестра — Вероника. А где мама с папой? Марийка с Максимом?

— Скоро вернутся! В город поехали, отцу там какие-то документы оформлять нужно, а мать зубы лечит. А мои на речку ушли!

— Дядя Паша! Дядя Паша! А можно нам с Андрюшкой в гамаке полежать! — у Полинки горели от восторга глаза, она с одинаковым нетерпением посматривала то на гамак, то на качели, сооруженные моим отцом в глубине сада.

— Конечно, можно! А я вас покатаю, хотите? — Вероника тут же переключилась с Эммы на детей и, схватив их за руки, потащила к гамаку. — Как раз и познакомимся!

Андрей растерянно поглядывал на Эмму, но все-таки шагал туда, куда вели. Сашка (сволочь такая! Я с тобой еще поговорю сегодня!) со страдальческим видом прошкандыбал в беседку и уселся за стол, потирая свой гипс.

— Паша, мог бы сказать хотя бы, что повезешь к своей семье! — Эмма хмурилась.

— Зачем? Ты бы не поехала. Так?

— Не поехала бы, конечно! Сам подумай, что рассказывать о том, как мы познакомились! Да и вообще, как определить наши отношения?

— А ты сама-то как думаешь? Какие у нас отношения?

Она резко вскинула гоолову и полоснула взглядом.

— Если честно, я не знаю, зачем это все! Зачем ты ездишь? Условия всякие ставишь! И еще…

Она засмущалась, явно пытаясь сказать о вчерашнем поцелуе. А я сам, доставая из багажника сумки, думал об этом, и понять не мог, решить для себя, как поступить, но и молчать было нельзя — она ждала, растерянно потирая друг о друга ладони. Поставив на дорожку плетеную корзинку, накрытую полотенцем — видимо, Эмма взяла с собой еду, я выпрямился, и не обращая внимания на молчавшего, но с интересом прислушивающегося к нашему разговору, Сашку, схватил ее за руку и потащил в дом — подальше от любопытных глаз.

В длинной прихожей на стенах висели фотографии. Моя мама, как и Эмма, все счастливые моменты жизни нашей семьи размещала на всеобщее обозрение. Я поставил женщину лицом к этим разноразмерным и разноцветным рамочкам и сказал:

— Вот смотри — это мой отец, это — мать, — я тыкал пальцем в их счастливые, всегда улыбающиеся лица, и сам, как всегда, с щемящей тоской смотрел на сплетенные руки своих родителей, никогда не расстававшихся, и, кажется, до сих пор влюбленных друг в друга. — А это — я, вот моя сестра, вот мой старший брат, он с семьей два года как в Германии живет…

У нас всегда была очень дружная семья. Мы помогали друг другу, проводили вместе выходные, приезжали к родителям на все праздники, с радостью принимая новых членов в свой клан. Жена Гриши, старшего брата, считалась для нас всех сестрой. К моей Рите тоже относились, как к близкому человеку. У нас не принято было поступать так, как поступила она. Молодой муж Вероники Максим обожал моих родителей, называл ихотцом и матерью и, иногда казалось, что его, детдомовского, наша, добрейшей души мать, любила и опекала больше, чем нас, родных детей.

Вот трое Гришкиных отпрысков — на речке, клубнику у бабушки обрывают, книжки в гамаке читают… Хоть и далеко, а на лето обычно приезжают. Вот куча фотографий Вероникиной Марийки — на море, в аквапарке, в платочке бабушкином…

Я тоже хотел бы видеть на этой " Стене славы" своих детей…

Эмма внимательно рассматривала, улыбалась и даже проводила пальцами по резным рамочкам.

— Большая семья у тебя… Дружная… Ничего нет важнее в жизни…

— Понимаешь, да? Я тоже семью хотел бы. Нормальную. Чтобы детишек была куча… Только у меня своих детей не будет никогда.

Она больше не смотрела на фотографии. Она смотрела на меня. Конечно, мне была неприятна жалость. Кроме жены, пожалуй, никто из моих баб и не знал об этой проблеме. Почти десять лет моя бывшая жена пыталась забеременеть. Собственно, по настоянию Риты я в свое время и прошел полное обследование, которое и дало понять, что собственных детей у меня не будет никогда. Мы лечились, объездили полстраны. И, конечно, винить ее в том, что она развелась со мной я не мог — с другим мужчиной, возможно, у Риты были шансы родить собственного малыша.

За ее судьбой сейчас я не следил. Знал, что после развода, который она получила легко и без моего на то согласия, Рита уехала в другой город. Просто так сложилось, что она развелась со мной в трудный для меня период… И это было обидно, и даже больно…

Какой реакции я ждал? Жалостливых уверений в том, что все будет хорошо? Какой-нибудь шутки? Но уж точно не ожидал того, что сделала Эмма!

В чем заключается счастье? Можно перечислять бесконечно. Оно, счастье человеческое, многосоставно, многокомпонентно. И здоровье его наполняет, и понимание близких. И наличие этих самых близких тоже. И работа любимая способствует появлению такого состояния души, когда человек запросто может назвать себя счастливым. И, конечно, любовь… Но я совершенно точно знала, что мое счастье заключается в детях…

Я любила их. Не только своих родных, но и детей всех, в принципе. Тех, которые приходили в наш институт — маленьких взрослых, немного наивных, чересчур самоуверенных, иногда нагловатых, открыто смотрящих в будущее, знающих, что у них все-все еще впереди. Я легко находила с ними общий язык. Почему? Потому что дети тонко чувствуют расположение взрослого к ним. Любые. А особенно остро чувствуют его дети брошенные…

Даже если бы мне не платили в интернате совсем, я бы все равно ходила туда на работу. Потому что любила и этих детей тоже… Ругала, хвалила, жалела, переживала, даже наказывала, но никогда не оставалась равнодушной.