надо учитывать еще одно обстоятельство: Дранше явился в Харьков как «артист С.-Петербургских театров», а это могло только усилить неприязнь Соленика, ревниво относившегося к малейшей попытке противопоставить ему столичную «знаменитость».

Прошло немного времени, и харьковские театралы трезвее оценили сильные и слабые стороны нового артиста. Глубже поняли они и соотношение таланта Дранше с талантом Соленика.

Дранше действительно обладал ярким комическим дарованием. Артист Алексеев, поступивший в харьковский театр на место Дранше в 1849 году, боялся даже появляться перед публикой в тех ролях, в которых тот обычно выступал, чтобы избежать возможного «сравнения меня с покойным комиком».

Черняев, заставший в живых тех, кто знал Дранше лично, отмечал: «Это был исключительно даровитый человек. Таково, по крайней мере, мнение всех старожилов, с которыми нам приходилось говорить о нем…»

Но таланту Соленика соперничество с Дранше угрожать не могло – таково было тоже общее мнение. Через три года после выхода Дранше на харьковскую сцену Николай М-ов писал: «Г. Дранше артист с дарованием; все роли, в каких он до сих пор появлялся, всегда были им разыгрываемы если не с необыкновенным искусством, так, по крайней мере, довольно умно и добросовестно»[97]. В то же время для Соленика у рецензента нашлись другие слова: «это „корифей“ сцены, актер необычный, редкий».

Талант Дранше не был столь самостоятельным, оригинальным, как у Соленика. Еще со времен пребывания в Петербургском театральном училище Дранше находился под сильным влиянием Мартынова и подчас «слишком увлекался подражанием знаменитому петербургскому комику». Этот упрек принадлежит Андрею Данилову, который хотя и оказал Дранше дружескую поддержку, но старался не потерять объективность суждений.

У Дранше было то преимущество перед Солеником, что он обладал большим внешним разнообразием. Но по внутренней глубине создаваемых образов, по содержательности и лиризму игры он значительно уступал Соленику. Здесь проходило главное различие между актерами. Дранше был совершенно свободен от фарсов, нарочитого окарикатуривания и грубого нажима, играл легко и естественно. Но он оставался в плену водевильной манеры исполнения в том смысле, что создавал свои сценические образы однолинейно, без богатства красок, богатства комического. Это различие между Дранше и Солеником подтверждал не кто другой, как тот же Андрей Данилов.

Вот почему за Дранше закрепилось характерное название водевильного актера – комик-буфф. Перечисленные же рецензентами лучшие роли Дранше – Буки, Морковкина, Ягодкина, Наца, Грифьяка – были тоже типично водевильными ролями.

Впрочем, Дранше только начинал свой творческий путь, и трудно сказать, какие бы изменения претерпел в дальнейшем его талант.

Артисту было немногим более двадцати лет. Это был красивый, стройный, жизнерадостный юноша. Но, как и Соленик, он страдал смертельным недугом – чахоткой.

В 1849 году Дранше умер. Все его деньги ушли на лечение, и хоронила его на свой счет артистка Кравченкова. Кравченкова страстно любила Дранше. Когда он умер, она «продала все свои золотые вещи и часть своего гардероба, приняла на себя все издержки погребения, купила… место на кладбище и оградила дорогую для нее могилу прекрасною железною решеткою»[98].

4

Характерны различия в игре Соленика и Дранше в исполнении ими двух ролей – в «Зятюшке» и «Льве Гурыче Синичкине».

В водевиле «Зятюшка!» (переведенном с французского Д.Т. Ленским)[99] самым деятельным лицом является вдова Пивар, бывшая модная торговка. Она еще молода и может нравиться, но ее вполне удовлетворяет та власть, которую она приобрела над мужем своей дочери, г-ном Леду. Г-жа Пивар таскает его по балам, танцует с ним и заставляет его исполнять все свои прихоти. Однажды она слышала шепот прохожих: «Счастливец муж! Как хороша!» – г-жу Пивар приняли за жену г-на Леду. Все это доставляет ей своеобразное удовольствие, а г-ну Леду причиняет мучительные страдания.

Роль г-на Леду, то есть зятя г-жи Пивар, играли Соленик и Дранше.

О различиях в исполнении ими этой роли А. Данилов писал: «Дранше выполняет роль Зятюшки в характере чисто комическом; г. Соленик этой роли дает серьезное выражение. У первого – Зятюшка смешной простак, которым завладела теща и который не имеет даже духу воспротивиться ей. У второго Зятюшка – очень серьезный человек, который хотя тоже в зависимости от тещи, но зависимости как бы произвольной, т. е., что он мог бы, но не хочет стряхнуть деспотизм злодейки-тещи…»[100] В другом месте А. Данилов также подчеркивал, что Дранше играет г-на Леду как «молодого простака»[101].

Итак, чисто комическое толкование образа у Дранше и «более серьезное» у Соленика. У одного г-н Леду – смешной простак, который сносит деспотизм тещи по наивности и мягкости характера. У другого – человек, хорошо понимающий свое положение, способный выйти из-под власти тещи, но не желающий по каким-то соображениям делать это. Что же удерживает «зятюшку» в «произвольной зависимости» от г-жи Пивар?

В водевиле содержится недвусмысленный ответ на этот вопрос.

Г-жа Пивар рассказывает о своем зяте: «Не будь он тем, что он есть, ему бы никогда не жениться на моей дочери: ведь у него кроме места, где он получал тысячу двести франков жалованья, ровно ничего не было. Мне понравилась в нем его скромность, внимание, услужливость и примерное поведение…»

Сам г-н Леду подтверждает то, что говорила г-жа Пивар: «Я был холост, получал небольшое жалованье, жил в пятом этаже, в комнате, которая была еще меньше моего жалованья…» И наконец, о своей теще: «Но как тут скажешь женщине, которая тебя любит, нежит, ласкает, которая за холостого за тебя заплатила все долги… то есть не все покамест… есть еще кой-какие, и не безгрешные… Ну, как такой женщине скажешь, что она тебе надоела?..»

Вот что означает замечание рецензента о том, что зятюшка «мог бы, но не хочет стряхнуть деспотизм злодейки-тещи»!

У Дранше это был сто первый анекдот о злой и докучливой теще, которую измученный зять рад бы сбыть с рук, да никак не может. «Как бы мне ее-то избавиться?.. Уж и не знаю право!.. Не нужно ли кому тещи?.. У меня есть чудная!.. Я, право, так уступлю… пожалуй еще придачи дам!..» – говорил г-н Леду – Дранше в зрительный зал, и зрители знали, что это только непритязательная и веселая водевильная шутка. Но иное, более «серьезное выражение» получал образ г-на Леду у Соленика, который показывал, какие противоречивые мотивы осложняли поведение его героя-бедняка. Вновь водевильная роль проникалась у Соленика драматическим содержанием.

Творческий спор двух артистов продолжался в водевиле «Лев Гурыч Синичкин»[102].

Е. Розен, видевший Дранше в роли Синичкина еще в Орле, писал: «О.И. Дранше был очень недурен в этой роли, его можно было смотреть после Мартынова, а это уже слишком много…»[103] Гораздо более