И все эти качества она расточает впустую, расточает впустую себя, гробит на безнадежное, глупое дело своего брата.

— Ты будешь мне подчиняться, — упрямо возразила она. — Конечно, это ранит твою мужскую гордость, Эдриан Феррерс, но ты будешь подчиняться. Можешь поверить, если надо — я выстрелю.

И тут она опустила дуло и нацелила пистолет ему в бедро.

— Так ты меня искалечишь и все равно убьешь. Только медленнее.

— Тогда подскажи мне другую цель, — с ледяным спокойствием отозвалась она. — Я выстрелю.

В этот момент в глубине дома хлопнула дверь. Нора на мгновение отвлеклась. Эдриан прыгнул на нее, перехватил кисть, задрал ее вверх, стиснув так, что пальцы Норы вдавились в пистолет. И тут же, не обращая внимания на резкий вопль, телом вдавил ее в стену. Потом застыл на несколько мгновений, прислушиваясь к ее отрывистому дыханию, своему собственному — сиплому и тяжелому — и тому, что происходит в доме.

Раздался взрыв грубого смеха. Нора застыла. Послышался звук бьющегося стекла. Потом перевернули что-то тяжелое.

— Это в гостиной, — прошептала она. — Они близко.

Эдриан стиснул тонкое запястье. Она умолкла. Загрохотали тяжелые шаги. Он почувствовал, что Нора дрожит.

— Сколько их? — резко спросил он.

Она молчала. Эдриан запустил пальцы ей в волосы и оттянул назад ее голову. Ее слезы его не тронули. Он больше не влюбленный мальчишка.

— Сколько?

— Сорок! — словно выплюнула она.

При слабом свете ее глаза казались огромными черными провалами. Разумеется, она солгала. Эдриан видел, что в отряде, который появился из леса, было куда меньше людей. Но ложь четче обозначила ее позицию. Она — часть заговора. Ее участие не случайность. Она в деле, и не меньше, чем ее проклятый братец. Сейчас, противопоставив себя ему, она уничтожила для Эдриана все сложности и тем отдалась в его руки. Теперь это превратилось в честную игру.

На Эдриана накатила дикая радость, темная, как сам грех, обжигающая, как победа. Все иллюзии мигом развеялись. Он едва не расхохотался. Безразличие? Никакого безразличия к ней в нем не было! Он ждал этого шанса, жаждал его.

Нависая над ней, как скала, он с вызовом процедил:

— Скажи, что ты выстрелила бы в меня! — Между ними все станет ясно. Прояснится здесь и сейчас. Его обязательства перед ней развеются. И ни один самый совестливый моралист не скажет, что он не вправе поступить с нею так, как пожелает. — Скажи!

Какое-то время она молча смотрела на него огромными, сверкающими в полутьме глазами. Потом губы ее изогнулись, и она выпалила:

— Выстрелила бы!

Он улыбнулся.

— Да, — почти ласково согласился он, — выстрелила бы.

Теперь Эдриан видел, какую ошибку совершил, поддавшись воспоминаниям о юной и нежной любви, которая связала их однажды. За прошедшие годы его душа потемнела, и ее душа — тоже. Та женщина, в которую она превратилась, идеально подходила для его целей.

— Я отвезу тебя в Лондон. — Его голос звучал до странности уравновешенно, а в ушах тем временем громко бухала кровь. Он заставит ее увидеть лучшие цели, не позволит быть куклой в руках разлагающейся, пропитанной коварством семьи. Теперь она принадлежит только ему.

— Попробуй! — с яростью выкрикнула она, внезапно развернулась и коленом ударила его в пах.

Ослепнув от боли, Эдриан резко втянул в себя воздух, но его хватка на миг ослабла. Нора успела опустить пистолет и направила дуло ему в грудь.

Дверь в конце коридора открылась. Мужской голос, выкрикнул:

— Кто здесь?

Не отводя глаз от Норы, Эдриан пытался сдержать свое хриплое дыхание. Шесть лет он смотрел на нее и ничего не видел в ее лице, но вот эту необузданность, это исступление он узнал. Даже в этот отчаянный момент все его существо отозвалось на тень былого. Только сейчас в своей необузданности Нора была готова укусить его.

Ее губы слились в бескровную линию. Жилка пульса у нее на шее колотилась быстро-быстро. Эдриан понимал, что она в панике борется с нерешительностью. Но вот она сглотнула и вздернула подбородок.

— Это леди Тоу, — громко отозвалась она и посмотрела в глаза Эдриана. Ее лицо ожесточилось. — У меня здесь пленник.

Нора следила, как последнего из людей Ривенхема оттащили в кладовую.

— Что вы собираетесь делать? Что вы от них узнали?

Двое пришельцев обменялись взглядом, который Норе совсем не понравился. Они не назвали своих имен и говорили не по-здешнему. Однако брата они как будто хорошо знали, с удовольствием рассуждали о его таланте к игре в кости. Тем не менее Нора испытывала растущее напряжение.

Все шло не по плану. Уже час, как они раскопали погреб, вынесли все оружие, погрузили его на повозку, но отказались забирать порох, заявили, что брат ничего им про это не сказал, а потому у них нет возможности перевезти его в другое место.

Надежды Норы не оправдались, и сейчас ей хотелось, чтобы они поскорее убрались из дома. Но хотя луна уже спряталась, незнакомцы почему-то медлили. Вот эти двое все время торчали рядом с Норой, как будто следили за ней.

Отбросив условности, она решилась говорить прямо:

— Вам нельзя задерживаться.

— Еще пару минут, — отозвался черноволосый. Его смуглую, по-волчьи острую физиономию покрывала недельная щетина. — Надо их разбудить, и мы поговорим с каждым в отдельности.

— Начнем с Ривенхема, — добавил второй.

Нора пристально посмотрела ему прямо в глаза. В его речи слышался чуть заметный ирландский акцент, по внешности — выгоревшим волосам, огрубевшей от непогоды коже — он ничем не отличался от любого, кто работает на земле.

— Ривенхем вам ничего не скажет.

Его губы дернулись в зловещей улыбке, которая тут же погасла от мрачного взгляда маркизы.

— У нас свои методы, ваша светлость.

— Какие методы?

— Любой заговорит, если цена молчания слишком уж высока, — отвечал черноволосый.

Норе не понравился его тон.

— Пытки? Вы это задумали?

Он пожал плечами.

Нора вдруг поняла, что он француз. Об этом говорило его узкое лицо, слегка растянутые гласные, но этот жест окончательно подтвердил ее подозрения. Ирландец и француз рассуждают в ее кухне, как будут пытать англичанина, запертого в чулане.

— Нет! — Слово сорвалось с ее губ непроизвольно.

Оба гостя уставились на нее в полном недоумении.

— Вероятно, вашей светлости лучше пойти и прилечь, — предложил француз. — Мы сами разберемся с этим делом. Когда вы утром проснетесь, то все будет так, словно эти люди никогда вас не беспокоили.