ты не ездил по нашим осенним дорогам… У меня не только спину, но и все бока ломит…

— Ну, прости, прости! Ты, верно, есть хочешь? — Спросил я.

— Нет, я так устал, что никакого голода не чувствую. Ты меня завтра накормишь, а сейчас только спать. Спать, спать. …

Я помог ему стянуть с себя дорожную одежду.

— Спасибо, Карлуша. Спасибо, дружище. Я тебе письмо от родителя привёз, только его ещё найти надобно. Это завтра… Дядюшка твой решил ещё остаться недели на две, всё равно Юрий Фёдорович раньше не вернётся. Чем покормить меня — ты всегда найдёшь, а слуги у тебя никогда голодными не ходили.

— Ну, и прекрасно. — Пожал я плечами. — Дядя Ганс столько лет без отпуска трудился. Пусть отдохнёт.

Николай опять потёр свои болезненные бока.

— У меня ещё три дня отпуска. Завтра отлежусь, отдохну, а после буду думать о переезде к Бакуниным. А когда твой дядя Ганс вернётся, и ты отсюда съедешь.

Я ещё раз вызвал лакея и велел ему оставить зажжённой одну свечу, проследить за камином и помочь Николаю улечься в постель. Пожелав своему другу спокойной ночи, я, несказанно счастливый, отправился к себе.

Как я уже писал, Николай на службу уходил очень рано, а я вставал ещё раньше, чтобы приготовить ему завтрак. Но нынче он очень устал с дороги, отпуск его ещё не кончился. И когда мой друг встанет по утру, я, конечно, не предполагал. Тем не менее, я поднялся с постели ещё в полной темноте, зажёг свечи, умылся. Привёл себя в порядок и отправился на кухню. Разбудил кухонного мальчика, который спал тут же на полу, велел поднять работную бабу и растопить печь. Втроём мы довольно быстро справились с приготовлением завтрака для Николая Александровича и немногочисленных слуг- бездельников. Я решил приготовить и любимую Николаем выпечку и принялся за тесто. И так увлёкся работой, что не заметил, как пролетело время. Появился лакей и доложил, что Николай Александрович проснулись и желают, чтобы я собственноручно принёс им завтрак в их комнату. Я отправил лакея с накрытым подносом вперёд, а сам взял ещё один, поставил на него кофейник с заваренным кофе, сливки, две чашки и только что испечённые крендельки и печенье.

Николай уже встал и умывался под рукомойником. Я отослал слугу и помог ему обтереться полотенцем.

— Ну, как ты себя чувствуешь? Полегчало ли?

— Не могу сказать, что я бодр, как всегда… Но по сравнению со вчерашним — мне намного лучше. О, да ты уже успел и печенье приготовить?! Ну, спасибо, дружок. Давай кофе пить. А после я Левицкому записку напишу. Не успел я с ним попрощаться перед отъездом, он всё «смолянок» писал в институте.

Николай черкнул несколько слов на чистом листе, и протянул мне.

— Сделай милость, Карлуша, отправь человека к Дмитрию Григорьевичу. Если он дома, вели слуге подождать ответа, а коли нет — пусть он моё письмо оставит камердинеру и передаст, что я просил хозяина мне отписать, как только вернётся.

Я был почти свободен от кухонных дел, и мы провели с Николаем вместе целый день. Письмо от батюшки было подробным и ласковым, мне очень захотелось с ним повидаться. Но поскольку я только собирался приступить к работе в доме Бакуниных, я даже думать не смел о поездке в Черенчицы.

Уже после обеда принесли письмо от Левицкого. Николай быстро пробежал его глазами и радостно воскликнул.

— Слушай, Карл… Здесь такая новость! Такая новость! Левицкий нынче пишет портрет Дидерота!

— Он в Париже?

— Нет, мой друг! Не Левицкий в Париже, а Дидерот в Петербурге!

— Дидерот здесь?!

— Представь себе! О, Господи, да ты ведь совсем ничего не знаешь! Так устраивайся поудобнее, делать нам сегодня нечего, я тебе всё подробно изложу.

Я устроился в любимом кресле.

— Так вот, мой друг… Если помнишь, я тебе не однажды сказывал, что императрица наша питает глубокую привязанность и к Вольтеру, и к Дидероту. Она не раз приглашала их в Россию, особенно Дидерота. Он неизменно отвечал вежливым отказом. Беда в том, что он всегда жил очень скромно, настолько скромно, что по слухам, не смог по этой причине удачно выдать замуж свою дочь. В конце концов, оказавшись в весьма тяжёлых обстоятельствах, он объявил о намерении продать свою потрясающую библиотеку. Нам с тобой даже представить трудно, что она такое — библиотека великого Дидерота! Когда наша государыня узнала об этом, она не только сразу уплатила запрошенную сумму — кажется, что-то около пятнадцати тысяч франков, но и оставила книги в полном распоряжении их хозяина.

— Какая щедрость!

— Это ещё не всё, Карлуша! Специальным Указом императрицы Дидерот был назначен пожизненным хранителем собственной библиотеки с ежегодным содержанием, насколько мне известно, ни много ни мало в тысячу франков. Причём, жалованье было выдано за пятьдесят лет вперед.

— Вот это подарок!

— Ещё бы! Но в связи с этим «подарком», как ты изволил выразиться, поездка в Россию теперь стала для Дидерота делом чести. Но по разным причинам — серьёзным и не очень, он не мог решиться на неё ещё лет восемь. И вот в то время, когда я был в Чечевицах, он, наконец, прибыл в Петербург. И, представь себе, Левицкий пишет его портрет в доме братьев Нарышкиных на Адмиралтейской стороне, у которых Дидерот поселился. Дмитрий просит меня посетить его дома нынче же вечером, часов около восьми, он мне расскажет все подробности. Я, конечно, был бы несказанно рад познакомиться с Дидеротом, но это уж как получится… Сколько сейчас времени?

Словно отвечая на его вопрос рядом в гостиной тяжело загудели напольные часы, отсчитывая время. Было семь вечера. И Николай стал собираться к Левицкому.

— Ты только рано спать не укладывайся, — велел он мне на прощанье. — Я всё про Дидерота тебе рассказать должен.

— Ну, это уж обязательно! Я без того и не засну.

Николай вернулся от Левицкого довольно поздно, но я, как и обещал, не думал ложиться. Мы проболтали почти до утра.

Оказывается, в мастерскую художника из Смольного института привезли последний выполненный Левицким портрет — смолянки Глафиры Алымовой, одной из лучших первых выпускниц. Портреты, написанные прежде, уже стояли в его мастерской, Николай их видел и был от них в восторге. Но портрет Алымовой — это… Если другие были заказаны самой императрицей, то этот — никем иным, как Иваном Иванычем Бецким. Ну, о том — рассказ особый, повременю пока.

— Слушай, Карлуша, какие у нас с тобой будут планы на завтра… — Продолжал Николай. — Хотя уже