И Владимир старался как мог, с ужасом чувствуя в глубине души, что пропадает безнадежно и навсегда.

Янина Казимировна оказалась страстной и умелой наездницей. Муж подарил ей великолепную кабардинскую красавицу-трехлетку Метель, на которой госпожа Черменская носилась по дорогам, полям и лугам, поднимая пыль или оставляя за собой ленту примятой травы. Владимир обычно составлял ей компанию, и часто оказывалось так, что Метель со своей всадницей оставляла далеко позади вороного аргамака.

«Янина Казимировна, это, право, опасно, – полушутя говорил Владимир, настигая ее на пологом берегу реки, спешившуюся, раскрасневшуюся, буйно смеющуюся. – Когда-нибудь ваша кабардинка попадет ногой в яму, и…»

«Ах, Володя, вы смешной какой… – отмахивалась Янина, умываясь из пригоршни желтоватой водой и блестя серым влажным глазом из-за ладони. – Возьмите лошадей, отгоните туда, за кусты, я хочу купаться».

Владимир послушно выполнял приказание, отводил Метель и аргамака за густые заросли ивняка, усаживался там же сам, доставал портсигар, но папиросы ломались, крошились, не желая зажигаться от дрожащей в его руке спички, и в конце концов Владимир бросал их. Вставал и с уже знакомым, привычным жаром, бегущим по спине, заглядывал в просвет между серебристыми узкими листьями.

Плавала Янина так же хорошо, как и ездила верхом, проведя всю жизнь в крохотном имении родителей под Вильно. Не отрывая глаз, Владимир смотрел, как она быстро, по-мужски, сильными гребками добирается до середины небольшой, но вредной речонки и там ложится на спину, на быстрину, позволяя течению свободно нести себя вниз, за заросли прибрежной травы. Смутно белела рубашка, темнела заколотая на затылке коса. Иногда Владимиру даже казалось, что Янина нарочно дразнит его; он еле удерживался от того, чтобы выскочить из-за кустов и закричать, чтобы она возвращалась, что это так же опасно, как нестись очертя голову верхом по некошеному лугу. Но предполагалось, что он в течение всего времени дамского купания примерно курит возле лошадей, и Владимир молчал. Молчал, ожидая того мига, когда она выйдет из воды, на ходу отжимая косу, кажущаяся совсем нагой в обнявшей тело мокрой рубашке, с чернеющими вишнями сосков… и дыхание останавливалось, и темнел взгляд, и, казалось, падающие с волос Янины капли тяжело бухают, ударяясь о землю и звоном отдаваясь в его ушах.

«Володя! Владимир Дмитриевич! – пробивался сквозь этот звон ее веселый голос. – Вы заснули там, рыцарь мой бедный? Я готова, мы можем ехать! Владимир, что вы на меня так глядите?»

«Я?.. Право, ничего…»

«Да? – она заливалась смехом. – У вас глаза, как у Андрия Бульбы, когда он на панночку смотрит! А знаете что – идите тоже искупайтесь! Теперь моя очередь сторожить».

«Нет, благодарю… Я… лучше после…»

«Да зачем же после?! – Снова серебристый беспечный смех, от которого его в дрожь бросало. – Смотрите, какое чудное солнце, вода такая теплая! Идите, идите!»

Владимир шел – не потому, что хотел купаться, но потому, что спорить с ней не мог, чувствуя невыносимое отвращение к собственному, становящемуся совершенно чужим голосу, к этому содроганию в груди, к горячему поту на спине. Почти бегом он влетал в воду, с шумом сразу уходил на глубину, в зеленоватую стылую тьму, где едва просматривались темные очертания коряг и ленивые тени застывших возле них линей, а иногда – быстрая молния охотящейся щуки. Солнце пробивалось сквозь воду голубым дрожащим пятном; Владимир стрелой поднимался к нему наверх, вылетал на поверхность в столбе брызг, переплывал реку, борясь с довольно сильным течением и со страхом думая: как же она не боится? А потом медленно, не спеша возвращался и выходил на пологий берег: немного успокоенный, охладившийся, пришедший в себя.

Однажды во время очередного купания Владимира сильно снесло течением, но выбраться из реки и вернуться по берегу ему показалось постыдным (Янина никогда так не поступала), и он боролся с рекой довольно долгое время, чудом не утонув и совершенно выбившись из сил. Выйдя на берег на подкашивающихся ногах и думая только об одном – упасть на песок и так и лежать без движения до самой ночи, – Владимир неожиданно увидел в двух шагах от себя Янину. Она стояла и смотрела на него – раздетого, мокрого, тяжело дышащего.

– Янина… Янина Казимировна… – он едва мог говорить, страшно саднило грудь, дыхание то и дело прерывалось. – Зачем вы… Позвольте, я оденусь…

– Володя, к чему это фанфаронство? – тихо спросила она, подходя ближе и словно не замечая его обнаженного торса. – Вы должны были выйти из реки. Там, на излучине, просто страшное течение, я уже готова была прыгать вслед за вами…

С ужасом подумав о такой возможности, Владимир тем не менее сумел улыбнуться:

– И утонули бы оба… Ведь даже Северьяна не взяли с собой!

– Бр-р… Еще не хватало. – Северьяна Янина недолюбливала и ничуть этого не скрывала. – Все хочу спросить вас, Владимир, – для чего вы держите при себе этого разбойника с большой дороги?

– Он совсем не так плох, – пожал плечами Владимир. – Наверное, лучше все же брать и его. Может быть…

– Как знаете, – с неожиданной сухостью сказала Янина и, резко повернувшись, пошла к лошадям. А Владимир остался стоять – совсем растерянный, не понимающий, откуда вдруг взялся этот холодок в ее голосе.

Молча они сели верхом, молча выехали с берега реки на полевую дорогу, молча тронулись в сторону имения. Когда проезжали березовую рощу, Янина вдруг остановила кабардинку и спрыгнула на землю.

– Закружилась голова, – с досадой сказала она на взволнованный вопрос Владимира. – Сядемте ненадолго.

Покаянно думая о том, что вынудил ее переволноваться там, на берегу, Владимир предложил Янине руку, и они вдвоем вошли в рощу.

Уже вечерело, березняк пронизывали темно-золотые закатные лучи, темнела трава, из оврага наползал бледный туман. Янина села на траву, прислонившись к шершавому, всему облепленному чагой березовому стволу, и закрыла глаза. Она была сильно бледна, и Владимир, сев рядом с ней, неуверенно предположил, что, возможно, лучше не рассиживаться здесь, а скорей возвращаться в имение и пригласить доктора.

– Ах, оставьте, ради бога, эти глупости, – отрезала она. – Сейчас я приду в себя. Пожалуйста, помолчите.

Он послушался и умолк. И, сам не зная как, вдруг взял ее за руку и прижался губами к тонкой, просвечивающей насквозь прозрачной коже с голубоватыми жилками. И то, что Янина не отняла руки, обожгло его, как жар из банной печи. Владимир кинулся, как бешеный, целовать эту белую, тонкую руку, плечо под кисейной тканью легкого платья, грудь в вырезе, длинную шею с бьющейся веной. Янина не мешала ему, но, когда он, почти теряя сознание, обхватил ее и прижал к себе, резко толкнула его двумя руками в грудь, вскочила и без единого слова кинулась бежать к лошадям. Оглушенный, с бухающим, как молоток, сердцем, Владимир успел только заметить мелькнувшее между розовыми от закатного света стволами берез платье. А затем до него донесся удаляющийся стук копыт Метели.