– Володя, право, незачем так очертяголовничать. Вот моя зеленая лампа, я поставлю ее на окно и буду зажигать каждый вечер. Если она не горит – будь милостив, не лезь, как медведь, в окно. У меня есть обязательства перед твоим отцом…

Услышав об «обязательствах», Владимир чуть на стену не влез и половину ночи тратил драгоценное для них обоих время, уговаривая Янину бежать с ним на Кавказ.

– Володя, ты с ума сошел! – ужасалась она, хватаясь за голову. – Я – на Кавказ?! К этим дикарям с кинжалами?! Да что я буду там делать, там же вот-вот опять начнется война! А если тебя убьют, куда я денусь? Володя, ты положительно сошел с ума. Что за выдумки такие?

– Можно ведь не на Кавказ… Можно куда угодно: на Дон, в Бессарабию, в Крым… Я поступлю в полк, ты будешь…

– Полковой дамой! Вот дзенькую! – Даже в темноте были заметны ее брезгливо поджатые губки. – Володенька, я до двадцати пяти лет в нищете жила, сама на себе платья штопала, и что же – все сначала?! Нет! Никогда! Лучше в ваш пруд головой! И хватит молоть чепуху, иди ко мне, скоро рассвет!

Владимир послушался – и потому, что над садом уже действительно бледнело небо, и потому, что Янина была права. Он знал полковую жизнь, ее убожество, бедность и пошлость, грязь местечек, нестерпимую грубость армейского офицерства, скуку и пустоту разговоров в гостиных. Разве место было там Янине с ее красотой, блеском, веселостью? Днем он ломал голову, не зная, как поступить: уговаривать ли ее ждать, пока он отучится в академии и поступит в гвардию; потребовать от отца долю наследства; ограбить почтовую карету на большой дороге… Вариантов было много, один другого бессмысленнее, и от постоянных тяжелых дум Владимир ходил с темными кругами у глаз и головной болью. Янина ничем не могла ему помочь; ее, казалось, вполне устраивало то, что есть. Когда Владимир со скрытым страхом напоминал ей о том, что на пороге август и вскоре он должен будет уехать в Москву, в академию, она лишь улыбалась, целовала его и беспечно говорила: «Да ведь еще не завтра же осень, верно? После, Володенька… После поговорим».

За неделю до его отъезда резко испортилась погода. За все лето не выпало ни одного холодного дня, не было долгих дождей, и теперь природа, словно спохватившись, в одну ночь затянула небо тяжкими сизыми тучами, выжелтила старые клены в саду и пронзительным северным ветром раздела все рябины у ограды, обнажив тревожные красные кисти созревших ягод. Янине в этот день нездоровилось, она не вышла ни к обеду, ни к ужину, ни к вечернему чаю на веранде, и Владимир извелся, в сотый раз проходя мимо запертой двери ее спальни и напряженно прислушиваясь. Но оттуда не доносилось ни шороха, ни звука.

Ночь спустилась ветреная и безлунная, по темному небу клочьями неслись дождевые облака, сад глухо шумел, стуча сучьями и ударяя о землю падающими яблоками, монотонно хлопала не запертая кем-то калитка в палисаднике, и от этого однообразного стука Владимиру не спалось. В конце концов он оделся и пошел ее запереть. Но, оказавшись в саду, Владимир тут же забыл и о незапертой калитке, и о не дающем покоя стуке. Потому что у Янины горела свеча, и там, в ее комнате, кто-то был.

Он подошел ближе, находясь в каком-то странном оцепенении. Почему-то сразу Владимир понял, что мужская тень, выделившаяся на фоне опущенной занавески, не принадлежала отцу. Там был кто-то моложе, стройнее, подвижнее. Некоторое время Владимир стоял под окном, борясь с подступающим к горлу удушьем. А затем до него донесся тихий, короткий смех Янины и оборвавший его мужской голос. И больше Владимир не мог ни о чем думать и сдерживать себя тоже не мог. Просто ударил кулаком в закрытое окно. Зазвенело стекло, затрещали рамы, послышался испуганный вскрик, ставни со скрипом открылись в сад. Владимир схватился за подоконник и, не замечая порезанных ладоней, втянул себя внутрь.

Свеча погасла от порыва ветра, и в комнате стало темно. Владимир мог видеть лишь смутно белеющий в глубине кровати силуэт Янины и слышать ее голос: она плакала от страха. Мужчина метнулся мимо Владимира к открытому окну, он был очень ловок, и, скорее всего, Владимир не смог бы его задержать, если бы в этот миг из-за туч не вышла луна. В сером свете перед Владимиром мелькнуло знакомое скуластое лицо с узкими черными глазами.

– Северьян?! – растерянно прошептал он. Ревнивое бешенство, душившее его еще минуту назад, мгновенно схлынуло, в первое мгновение он даже подумал, что все происходящее – нелепость, какая-то ошибка. Северьян тоже изумленно хлопал глазами: впервые Владимир видел его в таком замешательстве. Если бы Северьян не был раздет до пояса, Владимир подумал бы, что тот зашел к барыне с каким-нибудь поручением. Они стояли лицом к лицу у разбитого окна и разглядывали друг друга так, словно отродясь не виделись. Янина на кровати перестала даже всхлипывать. Опасное затишье нарушил тяжелый звук приближающихся шагов. Все ближе, ближе… Скрип гнилой половицы у самой двери… Короткий стук в дверь, знакомый низкий голос:

– Янина! Что происходит? Что за шум у тебя?

Первым вышел из столбняка Северьян. Котом взвившись на подоконник, он протянул Владимиру руку и коротко шепнул:

– Ваша милость, тикаем!

Владимир опомнился, вслед за Северьяном выскочил в окно, и они «потикали» – через черный, мокрый сад, через огороды, через темный, хоть глаза выколи, луг, через пустую дорогу… Владимир пришел в себя лишь на обрывистом берегу реки, споткнувшись и упав со всего размаху на мокрую траву.

– Целы, Владимир Дмитрич? – тут же послышался рядом знакомый шепот.

– Цел, – процедил он, вставая. И, размахнувшись, ударил Северьяна в лицо. И они, сцепившись, покатились по глинистому берегу.

Впоследствии Владимир был вынужден признаться самому себе: будь Северьян в настроении подраться, он с ним, пожалуй, не справился бы. Не помогли бы даже китайские приемы, которыми, хоть Владимир и научился кое-чему, Северьян все же владел не в пример лучше. Но Северьян лишь уклонялся от ударов и увещевающе шептал:

– Да уймитесь вы уже… Владимир Дмитрич, да что взбесились-то так? Я-то при чем, мое дело маленькое… Ежель барыне угодно, так как же нам противиться… Мы разумеем… А батюшка ваш ни сном ни духом… Вы-то как прознали? Да не лягайтесь вы, что ж такое… Я не человек, что ль?..

– Ты – человек?.. Сволочь! Скотина! Паскудная дрянь! – ругался сквозь зубы Владимир. – Да как тебе в голову пришло?! Видит бог, я тебя убью… Я убью тебя!

В конце концов Северьяну надоело. Он мощным ударом отбросил от себя Владимира, вскочил на ноги, вытер кровь в углу губ и зло сказал:

– Напрасно вы меня цапаете, Владимир Дмитрич. Вы с вашим папашей – люди благородные, вам невдомек, что молодая баба без путевого мужика киснуть будет, а мы такую субстанцию очень даже разумеем. И, как можем, способляем. Коли все довольны – чего чипаться? По-вашему, дело это – такой розе ранжирейной одной пропадать?

– Да как же одной, сукин сын?! – вспылил Владимир, тоже поднимаясь. – Как же одной, паршивец, когда я…

Он вовремя опомнился и не закончил фразы, но Северьян понял все с полуслова, и его глаза из узких сделались почти круглыми.