— Тогда?.. Хм, если нельзя сесть — катапультируемся!

— Ну а если там совсем плохо? Одни клоны кругом, а наших нигде не видно?

— Не может этого быть, — убежденно сказал Меркулов.

«Ну, да. С вероятностью одна вторая», — подумал я.

Нам с Меркуловым повезло во всем, кроме самого главного.

«Дюрандали» оказались полностью боеготовыми. Машины были подготовлены техниками к немедленному взлету: топливо, ракеты и даже фантомы — все на месте.

Хотя поле и было основательно перепахано взрывами, мы благополучно взлетели — сыскалась пара чистых директрис.

Взлетев, я успел заметить, как батарея наших зениток задумчиво проводила нас стволами, но огня открывать не стала. А ведь в атмосфере на малых высотах защитное поле «Дюрандаля» включать очень рискованно — начинается такая болтанка, что кранты.

Далее: ползущие по рокадной дороге конкордианские танки прорыва с плазменными пушками не сделали по нам ни одного выстрела. Видать, они настолько привыкли к безраздельному господству в воздухе своей палубной авиации, что даже не усомнились в приверженности двух черных флуггеров благому делу Ахура-Мазды.

А может, клоны самих себя перехитрили. Опознали машины правильно, но, располагая директивой от своего спецназа, пропустили нас в уверенности, что мы — «скорпионы», выполняющие очередное диверсионное задание на трофейной технике.

И наконец: мы умудрились попасть в окно между клонскими налетами, и потому Костлявая не грозила нам пальчиком из верхней полусферы. Небо было чистым!

Все шло как по маслу, но…

Оранжерея, она же Зимний Сад, она же «Батуми», являла плачевную картину.

От исполинского купола остались лишь отдельные прозрачные ломти. Араукарии покрылись голубым инеем. Великолепные финиковые пальмы, наоборот, горели.

Березовая роща в отделении умеренного климата была превращена прямым попаданием в обугленный бурелом. На искусственных водопадах успели намерзнуть ледяные брыли.

С любыми разрушениями можно было бы смириться. Дескать, новый Зимний Сад отстроим, лучше прежнего. Но вот что уязвило: в Оранжерее вовсю хозяйничали клоны!

Посреди альпинариев расположилась огромная штабная машина. Несколько автоматчиков шарили по трупам наших ребят. Особо хозяйственный субъект набивал мешок подмороженными бананами.

С тяжелым сердцем довернули мы на летное поле «Б».

А вот здесь наши еще сопротивлялись — пожалуй, даже чересчур.

Космодром был затянут густым дымом: горели корабли, флуггеры, танки, топливо. Ежесекундно тяжелый бурый туман озарялся россыпью вспышек— от края дымного облака и до края.

Насколько можно было судить по данным инфравизора и радара, на летном поле шло танковое сражение. А по закраинам — дичайшая пехотная свалка с элементами рукопашной.

Там, где было почище, а видимость получше — на обрамляющих космодром ледниках и сопках, — повсюду копошились человечки. Однозначно опознать их как клонов или наших не взялся бы никто. Там, где среди человечков вдруг появлялся бэтээр, похожий на отечественный «Зубр», через сотню метров сразу же обнаруживался клонский самоходный миномет — такие я видел на Глаголе. Вот и понимай как хочешь…

О том, чтобы идти на посадку, не могло быть и речи. Чтобы катапультироваться в это месиво — тоже.

— Пушкин, Пушкин, слышишь меня?

Хо, а УКВ-то пашет!

— Да! Говори!

— Я тут пробовал до наших внизу докричаться! Связь немножко работает! Мне какой-то кретин попался, не мог понять, кто я и откуда взялся! А потом трах-тарарах — и все, конец сеанса!

— Плохо!

— Очень! Ну что, Саша, прыгать будем?!

Мы оба — я и Меркулов — орали как резаные, хотя канал между нашими машинами работал идеально.

— Не уверен, что это хорошая идея!

— Я, если честно, тоже!

Мы уже пролетели космодром и теперь под нами проносился довольно однообразный, так сказать, пейзаж: белое всё, белое, бесконечно белое… Я подумал, что вот ведь жизнь как интересно устроена: и Меркулов, оказывается, может быть в чем-то не уверен!

— Знаешь что, давай еще один заход сделаем и оба попытаемся связаться с нашими!

— Ну давай…

Никакого результата. Нас вдобавок обстреляли. Причем, по-моему, обе стороны.

— Пушкин, а Пушкин?

— Слушаю.

— Может, рванем на третий космодром?

— Это ничего не даст. — Я поразился тому, как твердо, отчужденно и властно зазвучал мой голос. — Вот что, товарищ капитан-лейтенант. Летим на юг.

— Чего?!

— В донесении Иноземцева указано, что он оставляет вымпел «Ксенофонт» над Южным полюсом. То есть авианесущий Х-крейсер, с которого взлетели курьерские «Орланы», сейчас находится где-то там. Чтобы увидеть вспышки сигнальных фоторакет. Забыл?

— Соображаешь. И что мы будем там делать без указаний Пантелеева?

— Не знаю. Выйдем за атмосферу и попробуем привлечь к себе внимание «Ксенофонта».

— Как? Руками помашем?

— Может, и руками… По обстановке решим. Ты давай лучше курс меняй, а то нас сейчас над озером зенитки пощекочут.

— Ишь, раскомандовался, — одобрительно проворчал Меркулов. — Ладно, Саша, решение твое поддерживаю. Полюс так полюс.

Стоило нам лечь на новый курс, как радары сообщили о появлении гостя. Одинокий флуггер приближался к нам с востока.

— Видишь? — спросил Меркулов.

— Вижу. Пилот — тюха, плохо идет, сразу на высоту забрался… Его сейчас с земли из любой точки завалить можно.

— У меня определяется как «свой».

— А у меня — «неопознанный».

— Я его сейчас вызову.

Меркулов несколько раз пробовал связаться с неизвестной машиной, но безуспешно. Тем временем флуггер, идущий на сверхзвуке, приблизился, и его смогла захватить моя оптика.

Кажется, «Горыныч». Скажем так: если это наш флуггер, то я бы назвал его «Горынычем». Если же не наш, а клонский, то это малосерийный «Джерид».

— Давай ты.

Я перебрал все каналы, но ответа не получил. Внезапно мне стало не по себе. Ладно мы летаем, у нас донесение для Пантелеева. А этот чего подорвался?

— Он уже у нас на хвосте, заметил? — спросил я. Капитан-лейтенант долго не отвечал, а когда отозвался, голос у него был скрипучий, сдавленный.

— Заметил.

— Может, вальнем его?

Снова пауза, будто Меркулов некстати дался тягостным раздумьям над судьбами нашей родины.

— Зачем?