В общем, из-за этого чудовищного диссонанса формы, содержания и условных рефлексов я Леночку люто ненавидел. И сегодня, кажется, готов был ее наказать. Именно сегодня.

Я бегло взглянул на сумку с видеокамерой и спросил:

— Марина, как ты считаешь, почему блондинки смеются?

Вторая девчонка, будучи жгучей брюнеткой, добилась успеха.

— Ну, обижаться на шутки, — сказала она, — значит хотя бы отчасти признавать их справедливость. Таким образом, громко смеясь над анекдотами о себе, блондинки хотят показать, что эти анекдоты их не касаются и, следовательно, не задевают.

Кто-то из пацанов захлопал в ладоши, кто-то присвистнул, а Марина горделиво вскинула голову. Впрочем, моя реакция была более чем скромной.

— Молодец, — без всяких эмоций произнес я, вынимая из пачки сигарету. — Лена, какие выводы мы с тобой делаем из этого небольшого экзамена?

Девушка опустила голову. Мне почему-то захотелось, чтобы она заплакала — пустила хотя бы одну слезинку! — но Лена держалась стойко.

— Не знаю.

— Очень жаль. — Я закурил, слез со стола и открыл окно. — Я прочел твое интервью с директором мясокомбината. Знаешь, что я подумал?

Обвиняемая, все так же глядя в пол, покачала головой. Хотя, курва, наверняка поняла, о чем пойдет речь!

— Я подумал, Леночка, что наш директор мясокомбината не только клинический придурок, не владеющий русским языком, но еще и слабо разбирается в мясной продукции, которой торгует уже десять лет в четырех регионах страны. Знаешь, будь он каким-нибудь прощелыгой, черт бы с ним, но этот парень покупает рекламную площадь на полмиллиона в год и посему должен выглядеть на страницах нашего издания как минимум Шекспиром в период полового созревания. Ты понимаешь, о чем я?

Лена подняла голову. Я торжествовал: девушка покраснела. К сожалению, я не сразу понял, что означала эта пунцовая окраска.

— Я поняла, — произнесла она таким тоном, что от моей скрытой радости не осталось и следа.

Глядя мне прямо в глаза, Лена молча сообщала, что поняла истинную причину моего наезда. «И все равно НЕТ!» — говорил ее взгляд.

Тут я не выдержал:

— Десять минут на сборы. Расчет получишь у Кузьминых, сейчас напишу тебе бумажку…

Первое за последние два года увольнение повергло присутствующих в транс. Причем увольнение показательное и агрессивное — практически порка розгами по публично обнаженным мягким местам. Молодые писаки, включая недолго радовавшуюся брюнетку Марину, начали тревожно переглядываться.

«Интересно, — наверняка думали они, — дело ограничится Ленкой, или „смотрите продолжение после рекламы“?»

Впрочем, это было не все, что я успел прочесть в их глазах. Они меня осуждали. Более того, к осуждению примешивалось еще одно чувство, которое я почувствовал почти кожей.

Презрение!

«Ребятушки, это уже перебор», — мысленно оскалился я.

— Есть проблемы, друзья? — поинтересовался я. Они снова переглянулись. Желающих вступиться за коллегу пока не нашлось. — Ну, не пугайтесь, больно бить не буду! Есть что сказать — говорите.

Руку поднял самый старший и толковый из них — Сашка Лукьянов, двадцати пяти лет от роду, человек семейный и знавший приблизительную цену своим творческим и материальным достижениям.

— Знаешь, Виктор, — произнес он, смущенно почесывая небритый подбородок и поглядывая на Лену (та уже смирилась с приговором и даже как будто не прислушивалась к нашим дебатам, молча собирая вещи), — мне кажется, это жестковато. Я согласен, что это твое право, но… как-то все это неправильно.

— А что правильно? — парировал я. — Оправдывать свое существование жалкими писульками? С утра до вечера висеть в Интернете, ковырять в носу и раз в полгода требовать прибавку к зарплате, не имея на то никаких оснований? Здесь не благотворительная организация!

(Признаться, мне хотелось процитировать знаменитое корпоративное послание Евгения Чичваркина: «Здесь не Центр реабилитации говнюков имени матери Терезы!» — но после обвинений в плагиате я точно начал бы ломать мебель.)

— Вы не привыкли работать, — все больше распалялся я, — вы никуда не двигаетесь и даже не испытываете никакой потребности в этом! Вы готовы сидеть здесь до второго пришествия, зная, что свой кусок колбасы всегда получите, но я устал — понимаете, устал!!! — тащить вас за уши. Не умеете — учитесь; не хотите учиться — до свидания! Еще есть вопросы?

В ответ — гробовое молчание.

— Просьбы? Пожелания?

Та же реакция.

— На сегодня собрание окончено. Саша, с тебя завтра статья по виниловым проигрывателям. Марина, ты готовишь колонку новостей в следующий номер вместо Лены. Остальные — по плану. Все!

Молодежь медленно потянулась по своим делам.

Не знаю, радовался ли я или огорчался в те минуты. Не могу сказать, что не достиг цели, но ожидаемого удовольствия я почему-то не ощущал. Весь пар ушел в свисток — свисток вылетел из носика и попал в лоб.

Абракадабра какая-то…

Я покинул офис сразу же после собрания. Закинул сумку на плечо, ни с кем не попрощался и вышел в коридор. У проклятого кулера снова встретился с Кузьминых. Очевидно, Иваныча мучил непреодолимый сушняк, потому что он как начал пить воду пятнадцать минут назад, так и пил ее по сию минуту. Впрочем, увидев меня, он прервал свое занятие.

— Вить, погоди!

Я задержался.

— Что?

— Я слышал твою арию.

— Вот как?

— Да.

— Хочешь поговорить об этом?

— Не юродствуй. — Он бросил пустой стакан в корзину. — Не было никаких объективных причин так зверствовать. Ты хоть знаешь, как она живет?

— А ты знаешь, как она пишет? — Я снова начал нервничать.

— Знаю, читал.

— Неужели? — Это известие меня удивило. Мне всегда казалось, что Иваныч не способен отличить колонку новостей от рубрики «Анекдоты», а профессиональный уровень авторов мог оценивать лишь с помощью моей гонорарной ведомости. — И что скажешь?

— То, что наш журнал читают в лучшем случае в машине, на парковке перед магазином, в худшем — дома в туалете. Вить, ты уволил девчонку за то, на что нашим читателям почти в буквальном смысле насрать.

— Это святое право читателей. Наше дело — съедобный продукт, а уж как они его перерабатывают после съедения, меня не касается. Еще есть вопросы?

Иваныч промолчал, наградив меня финальным взглядом Понтия Пилата. Я не сомневался, что он умоет руки.

— Вопросов нет, Вить, есть пожелание.

— Ну?

— Будь скромнее. Ты, конечно, старый и опытный борзописец, но, извини, тоже не Толстой, и твои читатели по большей части точно так же сидят в сортире.