Около восьми он встал, оделся, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить свою спутницу, которая во сне сбросила с себя одеяло — батарея раскалилась, в комнате было жарко и нечем дышать. Может, именно это так угнетало его всю ночь?

Господин Монд вышел из номера, оставив на видном месте свой чемодан, чтобы Жюли не подумала, будто он ушел насовсем. Зал кафе был пуст, там не нашлось никого, кто бы его обслужил, и он позавтракал в баре, полном клерков и рабочих, потом прошелся вдоль морского берега и даже не вспомнил о том, другом море, близ которого когда-то лежал и плакал во сне.

Может быть, он все еще не освоился? Очень голубое, по-детски ясное небо не уступало морю, синеющему, словно на ученической акварели, чайки носились над водой, гоняясь друг за другом, ослепительно-белые на солнце. Поливальщики оставляли на мостовой влажные полосы.

Вернувшись около одиннадцати, он постучал в дверь — не хотел появиться без предупреждения.

— Войдите.

Она не могла знать, что это он. И все же на ней были только трусики да лифчик. Подсоединив провод электрического утюга к ламповой розетке, она гладила свое черное шелковое платье.

Спросила его:

— Хорошо выспались?

Поднос с завтраком стоял на туалетном столике.

— Я буду готова через полчаса. Сколько времени? Одиннадцать? Подождите меня внизу, если хотите.

Он ждал, читая местную газету. Уже привык ждать. Они перекусили еще раз, вдвоем. Потом вышли на улицу, двинулись в сторону Английской набережной, и как только дошли до «Казино у пирса», она снова велела подождать ее, а сама юркнула в казино.

Затем потащила его на одну из центральных улиц Ниццы:

— Подождите меня…

На эмалевой дощечке стояла греческая фамилия с пояснением «импресарио».

Оттуда Жюли вернулась в ярости, не пускаясь в дальнейшие объяснения, пробормотала: «Свинья!» и, переведя дух, предложила:

— А может, вам пока где-нибудь прогуляться по своему вкусу?

— Вам надо куда-то пойти?

— Еще по двум адресам сбегать…

И, взбешенная, стиснув зубы, снова двинулась в путь по городу, которого знать не знала, расспрашивая встречных полицейских, взбегая на этажи, чтобы вскоре опять выйти на улицу, вытаскивая из сумочки новый клочок бумаги с очередным адресом.

— Самое время для аперитива. Я знаю, куда нам надо отправиться…

Оказалось, речь шла об элегантном баре «Сентра». Прежде чем туда войти, Жюли подправила макияж: она хорохорилась, но ей было не по себе. Даже страшновато, что в заведении такого класса не сумеет держать себя должным образом, но это не помешало ей, садясь на высокий табурет, закинуть ногу на ногу и властно распорядиться:

— Бармен, два «розовых»!

С вызывающим видом грызя оливки, она оглядывала зал, оценивающе, в упор присматривалась к мужчинам и женщинам. Ее злило, что вокруг ни одного знакомого лица, что она здесь не более чем залетная пташка, что публика удивленно косится на ее коротенькое платьице ценой в четыре су и манто, лишенное шика.

— Давайте пообедаем.

Адресом места, где можно пообедать, она тоже успела запастись. Потом пробормотала не без смущения:

— Вы не против вернуться один?.. О, совсем не потому, что вы подумали… Пожалуйста, верьте мне: после всего, что я пережила, довольно с меня мужчин, я больше никому на удочку не попадусь. Просто не хочу быть вам в тягость. У вас ведь своя жизнь, разве нет? Вы были так добры… Уверена: стоит мне только заглянуть за кулисы, и я там найду знакомых. В Лилле я встречала многих артистов, они туда все приезжали на турне.

Вместо того чтобы вернуться в гостиницу и прилечь, он принялся бродить по улицам в одиночестве, потом, когда хождение его утомило, зашел в кинотеатр. И тут снова — знакомый эпизод, всплывающий из старых, таинственных глубин его памяти: одинокий пожилой мужчина вслед за билетершей, освещающей себе дорогу фонариком, входит в темноту зала, где фильм уже начался: звучат зычные голоса, на экране жестикулируют мужчины неправдоподобно мощного телосложения.

Входя в «У папаши Жерли» — так назывались и приютивший их отель, и закусочная, — он увидел Жюли, сидевшую за столом с группой акробатов. Она его тоже заметила. Он догадался, что разговор шел о нем. Поднялся в номер, она появилась там минут через пятнадцать и тотчас стала переодеваться ко сну. На сей раз не прячась от него.

— Он обещал замолвить за меня словечко… Шикарный тип. Его отец был итальянцем, каменщиком, он и сам когда-то занимался этим ремеслом…

Миновал еще день, потом другой, и господин Монд стал привыкать: ему уже удавалось ни о чем не задумываться. В то утро после завтрака Жюли решила:

— Вздремну часок. Я вчера поздно легла, уже ночью… А у вас что, не бывает сиесты?

Да, правда, ему тоже хотелось спать. Они поднялись в номер — сначала Жюли, через минуту он. Шагая по ступеням, он снова мысленно увидел парочку, много, целые сотни парочек, вот так же идущих по лестнице. И тут по его коже скользнуло легкое дуновение тепла.

Комнату еще не убрали. Две не заправленные кровати откровенно белели тусклыми складками мятых простынь, наволочка на подушке Жюли была испачкана красной помадой с ее губ.

— А вы не хотите раздеться?

Обычно, когда ему случалось устраивать сиесту — в Париже, в прежней жизни он время от времени себе это позволял, — он растягивался на постели одетый, подложив газету под башмаки. Теперь он снял пиджак, потом жилет. Она уже знакомым ему извилистым движением стянула платье со своего длинного тела и сунула его себе под голову.

Она не слишком удивилась, когда он, тараща смущенные глаза, подошел к ней. Судя по всему, она этого ждала.

— Задвинь шторы.

И, ложась, оставила ему место рядом с собой. Но думала о чем-то другом. Всякий раз, взглянув ей в лицо, он видел на лбу знакомую морщинку.

В глубине души она была не против. Так оно естественнее. Однако возникали новые проблемы. Ей вдруг расхотелось спать. Опершись на локоть, она приподнялась и посмотрела на него с новым интересом, как если бы отныне у нее появилось право предъявить ему счет.

— Короче: чем ты занимаешься?

И, заметив, что смысл вопроса до него не вполне доходит, уточнила:

— Тогда, в первый день, ты сказал, что ты рантье. Знаешь, рантье не тот тип, чтобы где попало бродяжить в одиночку. По мне, если и так, тут кроется еще что-то. Кем ты был до того?

— До чего?

— До того, как сбежал?

Она пробивалась к правде так же неуклонно, как, только что выйдя из поезда в Ницце, глубокой ночью разыскивала «У папаши Жерли» — гостиницу, где могла почувствовать себя на своем месте.

— Ты женат. Говорил, что и дети есть. Как же ты уехал?