— Да вот так!

— Поссорился с женой?

— Нет…

— Она молода?

— Примерно моих лет.

— А, понятно.

— Что вам понятно?

— Тебе захотелось гульнуть, чего уж тут! А как прокутишь денежки и устанешь…

— Вернусь? Нет. Это все не то…

— Тогда в чем дело, что там стряслось?

И он, краснея, особенно стыдясь того, что вынужден все опошлить словами, заведомо глупыми, и того, что объясняться придется здесь, на этой смятой постели, глядя на груди, которых от него больше не прятали, но и желания они уже в нем не будили, промямлил:

— Мне все осточертело. Сыт по горло.

— Ладно, как знаешь! — вздохнула она.

Этот момент она использовала, чтобы помыться — сразу после любви она этого не сделала, поленилась. Потом из-за ширмы донеслось:

— Чудной ты все-таки тип…

Он оделся. Спать уже не хотелось. Он не чувствовал себя несчастным. Эта тошнотворная житейская серятина тоже была частью того, что он надеялся обрести.

— Как по-твоему, — продолжала она, появляясь из-за ширмы нагишом, с полотенцем в руке, — это будет забавно — взять да и остаться в Ницце?

— Не знаю…

— А тебе, часом, не осточертела уже и я?.. Видишь ли, такое надо говорить начистоту. Я же все время голову ломаю, как могло получиться, что мы вместе. Это не в моем стиле… Парсонс обещал, что займется мной. Он на короткой ноге с художественным директором «Пингвина». У меня все вот-вот уладится.

О чем она толкует? Собралась покинуть его? Этого ему не хотелось. Он попытался высказать ей это:

— Мне сейчас очень хорошо… так, как есть.

Она смотрела на него, пытаясь натянуть на плечи бретельки лифчика, и вдруг расхохоталась — это был первый раз, когда она при нем рассмеялась.

— Ну, ты шутник! Давай договоримся. Когда тебе захочется уйти, ты мне скажешь… И вот еще что: можно дать тебе совет? Купи другой костюм… Ты случайно не скупердяй?

— Да вроде нет.

— Тогда имело бы смысл одеваться прилично. Если хочешь, я пойду с тобой… У нее что, совсем нет вкуса, у твоей жены?

Она снова растянулась на кровати. Раскурила сигарету, пустила клуб дыма к потолку.

— А если проблема в деньгах, не бойся сказать мне об этом.

— Деньги у меня есть…

Пачка банкнот, завернутая в газету, по-прежнему лежала у него в чемодане. Господин Монд машинально покосился на него. С тех пор как они обосновались в заведении папаши Жерли, он не запирал чемодан на ключ, опасаясь, что это обидит его спутницу. Притворившись, будто ему надо что-то оттуда достать, он исподтишка проверил, на месте ли пакет.

— Ты уходишь? Не хочешь зайти за мной часиков в пять?

В тот день после полудня его можно было видеть на Английской набережной, он сидел, склонив голову и жмурясь от солнца, на скамейке, лицом к лицу с синим морем и чайками, мелькавшими порой белыми искорками в поле его зрения.

Он не двигался. Рядом с ним ребятишки играли в мяч, катали серсо, временами то обруч прерывал свой бег, подкатившись к его ногам, то мяч ударялся о колено. Можно было догадаться, что этот человек дремлет. Его лицо словно бы расплылось, черты стали мягче, рот приоткрылся. Несколько раз он вздрагивал: ему чудилось, будто его окликает кассир фирмы господин Лорис. Он ни одной минуты не думал о жене, не вспоминал о детях, но образ пунктуального старого служащего тревожил его сон.

За временем господин Монд не следил, и не он пришел к Жюли, а она к нему:

— Я знала, что найду тебя здесь. Так и есть: развалился на скамейке…

Почему знала? Откуда? Этот вопрос встревожил его, и надолго.

— Пойдем купим тебе костюм, пока магазины не закрылись… Видишь? Я не о себе хлопочу, а о тебе…

— Я должен зайти в гостиницу за деньгами.

— Ты оставляешь их в номере? Напрасно… Особенно если там крупная сумма…

Она подождала его внизу. Он взял пачку с десятью тысячами франков, чтобы не отстегивать булавку. Уборщица мыла пол в коридоре, но она не могла его видеть: дверь он закрыл. Однако слова Жюли продолжали беспокоить его. Он встал на стул и засунул пакет на верх шкафа.

Жюли повела его в английский магазин, где продавалась одежда готовая, но элегантная. И сама выбрала для него брюки из серой фланели и двубортный пиджак цвета морской волны:

— Теперь ты похож на владельца яхты. Не хватает только каскетки.

Она хотела, чтобы он приобрел также две пары кожаных летних штиблет, светло-коричневые и белые.

— Это сделает тебя совсем другим. Знаешь, иногда я спрашиваю себя…

Она осеклась, договаривать не стала, только взглянула искоса, украдкой.

В баре «Сентра» она, похоже, успела побывать одна, поскольку, когда они вошли, бармен сделал ей какой-то почти незаметный знак, а один молодой человек подмигнул.

— Что-то вид у тебя невеселый…

Они пили. Ели. Зашли в казино, где Жюли провела около двух часов, играя на бильярде. Сначала выиграла две или три тысячи франков, потом проиграла все, что оставалось у нее в сумочке.

Раздраженная, она скомандовала:

— Возвращаемся!

У них уже возникла привычка ходить рядом. Когда уставала, она цеплялась за его локоть. За несколько метров до отеля они машинально замедлили шаг, словно люди, что вернулись к себе домой.

Зайти в закусочную она не пожелала.

Они закрыли за собой дверь. Жюли вставила ключ в замочную скважину — она никогда не забывала об этой предосторожности.

— Где ты прячешь свои деньги?

Он молча указал на гардероб.

— На твоем месте я бы мне не доверяла…

Господин Монд встал на тот же стул, пошарил рукой, но не нащупал ничего, кроме толстого слоя пыли.

— Ну? Что ты там делаешь?

Изумленный, он застыл на месте. Она окликнула нетерпеливо:

— Да что с тобой? Ты превратился в статую?

— Пакет исчез.

— Деньги?

Недоверчивая от природы, она и этому не поверила:

— Дай-ка я посмотрю!

Ей не хватало роста, даже когда она встала на стул. Она сбросила со стола все, что его загромождало, и взобралась на него.

— Сколько там было?

— Около трехсот тысяч франков. Немного меньше…

— Что ты сказал?

Он тотчас почувствовал стыд за величину этой суммы.

— Триста тысяч…

— Надо немедленно сообщить хозяину. И вызвать полицию.