Саймонд и сэр Мармадьюк приехали прямо из лондонского королевского двора, так что всему дому не терпелось услышать последние столичные новости. В обмен на несколько кружек пива кучер был рад удовлетворить любопытство публики.

– Граф Страффорд мертв, – сообщил он. – Парламент арестовал его за государственную измену. Теперь его голова насажена на пику и выставлена на Воротах изменников.

Среди собравшихся раздались испуганные возгласы.

– Бедный граф, – пробормотала мистрис Гоутли. – И это после всего, что он сделал, сражаясь за короля. Что за игры ведет парламент?

– Они хотят больше власти для себя, вот и все, – пояснил Молодой Кроу. – Лишают короля друзей и союзников одного за другим. Не все члены парламента прогнили до основания. Но там обосновался маленький ядовитый рой пуритан, который и сеет смуту. Они и есть настоящие изменники, и к тому же больны бешенством и совершенно безумны.

– Все пуритане безумны, – пробормотала рыжая прачка по прозвищу Длинная Элис. – О, я не хотела обидеть тебя, Мейкпис, но это правда.

Мейкпис давно перестала объяснять всем, что она не пуританка. Ее странное благочестивое имя отдаляло девочку от остальных слуг. В какой-то степени она радовалась своей отчужденности. Было опасно слишком близко сходиться с кем-то.

Кроме того, Мейкпис не знала, кто прав и с кем соглашаться. Она слушала жителей Гризхейза, обсуждавших новости, и мозг, казалось, выворачивало наизнанку. В Попларе всем было известно, что короля сбивали с толку порочные советчики и католики-заговорщики и что парламент полон храбрых, честных, проницательных людей, которые хотели всем добра. Все было так очевидно! Так диктовал здравый смысл! Прямо сейчас жители Поплара, возможно, празднуют казнь порочного графа. Слава Господу, лорд, Черный Том-тиран, мертв!

Но здесь, в Гризхейзе, всем было точно так же очевидно, что рвущийся к власти парламент, доведенный до неистовства безумными пуританами, пытается украсть эту власть у законного короля. Ни та ни другая стороны не казались глупыми и обе были равно уверены в своей правоте.

«Была ли я воспитана пуританами? Тогда я верила в то, во что верили они. Неужели все мы больны бешенством? Или тогда я была здорова, а сейчас безумна?»

– Но такие новости господа могли послать письмом, – заметила мистрис Гоутли. – Почему они так внезапно приехали сами?

– Привезли домой кое-что, – объяснил кучер с таинственным видом. – Я видел это всего секунду, оно похоже на пергамент с восковой печатью размером с ладонь. – Он понизил голос до шепота, несмотря на то, что вокруг сгрудился десяток любопытных ушей. – Могу предположить, что это королевская печать.

– Это королевская грамота, – сказал Джеймс Мейкпис в конце того же дня, когда выдалась возможность поговорить с глазу на глаз. – Мне все поведал мастер Саймонд.

– Разве ты и мастер Саймонд друзья? – поразилась Мейкпис.

Она успела увидеть Саймонда, когда тот спешился во дворе и бросил слуге поводья красивой серой кобылы. Лет девятнадцати на вид и роскошно одет в кружева и бархат небесного цвета. Очень привлекательный, с льдисто-светлыми волосами, всем своим видом олицетворявший элегантность истинного придворного, он казался редкой дорогой птицей, словно ледяные лебеди, которых мистрис Гоутли иногда делала для важных гостей. И совсем не походил на сэра Томаса, если не считать маленькой ямочки на подбородке. По правде сказать, Мейкпис очень впечатлило, что Джеймс находился на короткой ноге с таким экзотическим созданием.

Джеймс раздулся от тщеславия и уже хотел было сказать «да», но честность возобладала.

– Иногда, – нехотя выдавил он наконец. – Я был его компаньоном, когда он здесь рос, и время от времени мы бывали друзьями. Он подарил мне эту одежду и дорогие туфли, когда-то принадлежавшие ему. А еще он оставил мне на память это.

Джеймс откинул волосы, и Мейкпис увидела белый шрам, тянувшийся через левый висок у самых волос.

– Однажды мы охотились вместе верхом на красивых кобылах. Перепрыгнули через живую изгородь, и у меня получилось лучше, чем у него. Я это знал, и он знал это. И помрачнел, как грозовая туча. Я видел, как он смотрит на меня. И когда мы приблизились к следующей изгороди, подальше от посторонних взглядов, он перегнулся в мою сторону и ударил меня кнутом по лицу. Я пошатнулся, моя кобыла в изумлении остановилась, и я перелетел через ее голову прямо на изгородь.

Джеймс рассмеялся, похоже находя случившееся куда более забавным, чем Мейкпис.

– Но ты мог сломать шею! – воскликнула она.

– Я крепче, чем кажусь, – ответил Джеймс спокойно. – Но тогда получил урок. Пусть он кажется сотканным из молока и меда, но под ангельской внешностью скрываются гордость лорда и горячий нрав. Потом он признался, что я не оставил ему выбора. Что ему необходимо быть лучшим. Полагаю, в его устах это вполне может сойти за извинение.

Мейкпис так не считала. По ее мнению, это вовсе не было извинением.

– Он уехал в Оксфордский университет, и с тех пор сэр Мармадьюк успел представить его ко двору. Каждый раз, когда он возвращается, сначала ведет себя надменно и горделиво и вроде бы совсем меня не узнает. Но как только мы потолкуем с глазу на глаз, все становится прежним… на некоторое время.

Мейкпис ощутила укол ревности при мысли о том, что Джеймс доверительно беседует с кем-то другим. Но у нее не было никаких прав ревновать, и она это знала. Джеймс стал ее ближайшим другом и доверенным лицом на этом свете. Она доверяла ему больше, чем любому человеку, и все же до сих пор не рассказала о медведе. Чем больше времени проходило, тем сложнее было признаться Джеймсу, что она скрыла от него такую важную тайну. Спустя три месяца такое признание уже казалось невозможным. Мейкпис терзалась угрызениями совести, иногда немного грустила, словно опоздала на корабль и теперь навечно обречена застрять на пустынном берегу.

– Так мастер Саймонд сказал, что' в этой грамоте? – спросила она.

– Он ее не читал и не знает, что в ней. Клянется, что это страшная тайна. Еще добавил, что королю она совсем не понравилась и сэру Мармадьюку пришлось немало потрудиться, чтобы он ее подписал. В конце концов его величество согласился, но только потому, что Фелмотты ссудили ему целое состояние, а сэр Мармадьюк помогает продать кое-какие драгоценности короны.

Мейкпис нахмурилась. Рассказ Джеймса пробудил смутные зловещие воспоминания о первом дне в Гризхейзе.

– Королю так отчаянно нужны деньги?

По крайней мере, так говорил лорд Фелмотт.

– Полагаю, да, – пожал плечами Джеймс.

– А для чего нужны королевские грамоты? – спросила Мейкпис.

– Это… королевские декларации, – несколько неуверенно пояснил Джеймс. – Дают позволение что-то сделать. Ну… например, выстроить укрепления вокруг твоего дома. Или… продавать перец. Или нападать на вражеские суда.

– Так какой смысл в секретной декларации? – удивилась Мейкпис. – Если король дал разрешение что-то сделать, почему нельзя, чтобы все это знали?