и т.д., против которых необходимо использовать сверхъествественные средства. В целом образ врага, который создается в художественных текстах, близок фигуре «абсолютного врага» в понимании К. Шмитта, а борьба с этим врагом приобретает самый радикальный характер. И хотя в стихах Купалы речь ведется преимущественно о партизанской борьбе против фашистов на своей земле и с целью ее защиты, в них можно найти и указание на необходимость продолжения борьбы на чужой территории. В качестве возмездия за совершенные злодеяния поэт призывает к достаточно радикальным действиям: «режьте», «вырезайте», «ройте заранее могилы», «вырывайте жилы из живых», «уничтожайте», «будем давить их, как вшей, как гадких вонючих клопов» и т. д. Подобная установка воспроизводит призыв, озвученный Сталиным в его выступлении по радио 3 июля 1941 г.: «В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия».[144] Столь же радикально описывает поэт и отношение к останкам убитых врагов, он призывает отдать их кости птицам, чтобы не осталось и следа их «на нашей святой земле», что еще раз подчеркивает нечеловеческую сущность врага. Таким образом, Купала прямо призывает к мести по отношению к врагам, что является достаточно общим местом для белорусской военной поэзии того периода, например, еще один классик белорусской литературы — Я. Колас в 1942 г. публикует стихотворную брошюру «Отомстим» (содержащую одноименное стихотворение), в которой также содержатся призывы очистить землю от нелюдей, отрубить врагу голову, забить ему в сердце осиновый кол и т. п.[145] В своих текстах Купала прямо отсылает к морально-правовому принципу талиона (lex talionis), предполагающему симметричное возмездие за совершенные деяния и в философии права относимому к воздающему или ретрибутивному типу справедливости. Широко известные формулировки принципа талиона воспроизводятся в текстах дословно: «Око — за око, зуб — за зуб ответим мы фашистам, не дадим им ни отдыха, ни срока»,[146] «кровь за кровь, и смерть за смерть».[147] Те же идеи в торжественно-официальной форме представлены в тексте «Присяга белорусского партизана», которая начинается словами «Кровь за кровь, смерть за смерть!».[148] Как и большинство клятв, текст присяги партизана содержит так называемую виндиктивную составляющую, т. е. указывает на готовность подвергнуть себя каре в случае нарушения высказываемого:[149] «Если же по моей слабости, трусости или по злой воле я нарушу эту свою присягу и предам интересы народа, пусть умру я позорной смертью от руки своих товарищей».[150] В дальнейшем различные варианты этого текста публиковались в прессе, использовались в партизанских отрядах на русском и белорусском языках. Присяга партизана выступала основным регулятором поведения и поддержания дисциплины в партизанских отрядах.[151] Сравнительный анализ показывает достаточно большую степень сходства присяги белорусских партизан и аналогичных присяг других советских партизан,[152] в большинстве из которых также делается акцент на отмщении. Можно вспомнить и распространенное именование партизан «народными мстителями».

Интересно отметить, что стихотворения Купалы с призывами покарать врагов были опубликованы осенью 1941 г. (кроме текста «Вновь будем иметь счастье и волю», изданного в 1942 г.), т. е. ранее, чем известные работы схожей направленности К. М. Симонова «Убей его»[153] и И. Г. Эренбурга «Убей!».[154] Можно предположить, что те действия и чувства, к которым призывает Купала партизан с начала войны, для солдат регулярной армии — основных адресатов произведений Симонова и Эренбурга — оказываются приемлемыми только в критических обстоятельствах, в частности в период лета 1942 г., одного из наиболее тяжелых для Красной Армии. Как отмечает известный российский этик Р. Г. Апресян, «талион — последняя возможность сохранения человечности в неприспособленных для человечности обстоятельствах подобных тем, что передаются нормативной моделью „войны всех против всех“, не важно, понимается ли эта модель как метафора или дескриптивно достоверная концепция».[155] Вероятно, в случае регулярных боевых действий формулу «войны всех против всех» можно трактовать как обозначение особой степени радикализации и интенсификации боевых действий. Для партизанской же войны, как будет показано далее, данная характеристика может восприниматься и слишком буквально. Исследователи истории нравственных систем рассматривают принцип талиона как один из ранних вариантов нравственного ограничения и регулирования насилия, функционально сходный с государственными законами и специальными профессиональными нормами воинского этоса.[156] Обращение к нормам талиона в ситуации кризиса советских властных институций (оккупация) и наличия иррегулярных боевых формирований выглядит достаточно понятным.

Основной субъект акта мести в произведениях

Купалы — коллективный, идет обращение к партизанам как к некоторой общности («белорусским сынам», мужам и отцам), и хотя напрямую партизаны таким образом не называются, но указывается на необходимость защиты жен и детей, а также отмщение за насилие по отношению к ним. В текстах Купалы и Коласа партизаны явным образом гендерно маркированы в качестве мужчин, но в сборнике «Партизаны Великой Отечественной войны советского народа» 1941 г. содержится ряд текстов, в которых описываются партизанские действия детей и стариков: «…среди них есть крестьяне, сражавшиеся в партизанских отрядах двадцать три года тому назад… Среди партизан есть и ребята. Армия дедов и внуков»;[157] «…головы женщин аккуратно повязаны платками, в руках у них вилы и топоры».[158] Интересно отметить, что в воспоминаниях женщин — участниц партизанского движения можно найти схожую мотивацию — желание «отомстить за насилие, совершенное фашистами над ее семьей, друзьями, соседями и знакомыми».[159] Фактически, в качестве потенциального партизана рассматривается каждый белорус, независимо от возраста и пола: «Пока будет жив хоть один белорус — не будет на белорусской земле покоя фашистским захватчикам, горькой будет их жизнь, с каждого дерева, из каждого оврага будут следить за ними внимательные партизанские глаза».[160] В данном случае можно предположить соединение элементов традиционных и современных («модерных») этических представлений, до сих пор в определенной мере характерных, по мнению специалиста в области этики Е. В. Беляевой, и для белорусского общества начала XXI в.[161]

Возвращаясь к модели описания партизана, предложенной Шмиттом, отметим, что для нашего исследования наибольший интерес представляет именно «теллуричность» партизана. Как пишет сам Шмитт со ссылкой на испанского исследователя Ховера Самору (работа «Теория партизана» была написана на основе лекций, прочитанных Шмиттом в Сарагосском университете в 1962 г.), теллуричность, или связь с землей, важна для «принципиально оборонительной ситуации партизана, который изменяет свою сущность, если отождествляет себя с абсолютной агрессивностью идеологии мировой революции или техницистской идеологии»,[162] и, далее, «партизанские сражения Второй мировой войны и последующих годов в