— Я привык иметь дело с чем-то покрупнее ящерицы, — наконец отреагировал Пол, затем подошел к другой полке.

Фейт последовала за ним. Самое первое изображение на полке привлекло ее внимание. В рамке было два снимка, оба показывали одну и ту же хорошенькую девушку с аккуратной прической. На одной фотографии, подписанной «Крепко спи», ее глаза были закрыты. На второй, с надписью «Проснись», она широко распахнула глаза.

— Мой отец дорисовывает глаза, — сказал Пол, — если семья хочет, чтобы они выглядели естественно.

Фейт потребовалась секунда-другая, чтобы понять, что изображено на снимках. Девушка была покойницей, и ее сфотографировали на память. Любящие родственники уложили тело так, чтобы казалось, будто она отдыхает. Остальные фотокарточки на этой полке были в том же духе, поняла Фейт, ведь теперь она знала, на что смотреть. Многие снимки были семейными, причем один член семьи всегда был наклонен вперед чуть сильнее, чем остальные, или его подпирали подушками, спинками кресел, иногда поддерживали руками. Когда умирали братья Фейт, их не снимали на память. От них остались другие памятные вещи: бережно хранимые детские бутылочки, пряди волос.

— Я помогаю сажать их в нужное положение, — добавил Пол. — Только нужно успеть сделать снимок, пока тело не окоченело. — Его лицо приобрело прежнее выражение подчеркнутой вежливости. «Твоя очередь», — говорили его глаза.

— Как ты посадил этого? — Фейт ткнула в маленькую фотографию мальчика, который сидел в детской комнате с игрушечным солдатиком в руке, один и без поддержки.

— Эта фотография сделана по-другому. — Пол поколебался. — Отец сфотографировал этого мальчика… потом вырезал голову, очень аккуратно, и приклеил на мой старый снимок. Он всегда много меня фотографировал, так что ему легко делать портреты покойников из моих снимков, если клиенты захотят.

— У тебя есть оригинальные фотографии? — поинтересовалась Фейт.

— Нет, конечно. — Пол пожал плечами. — Зачем тратить драгоценную бумагу попусту?

— И как ты себя чувствуешь, — прошептала Фейт, — когда вспоминаешь собственное прошлое и каждый раз вместо себя видишь мертвеца? Будь я на твоем месте, я бы подумала, что исчезаю. Я бы спросила себя, хочет ли мой отец вообще меня помнить? Тебе когда-нибудь снились кошмары, в которых ты, проснувшись, обнаруживал, что от тебя ничего не осталось — только какой-то мертвец с чужим лицом?

От Фейт не укрылось, что Пол вздрогнул. Она задела его за живое и испытала при этой мысли ликование.

Миртл и Фейт возвращались в Булл-Коув в молчании. Высаживаясь из коляски, они заметили одинокую фигуру, скрывавшуюся от ветра за углом дома. Это был дядюшка Майлз. Он хмурился и прикрывал трубку ладонью. Увидев их, он замахал рукой, пытаясь привлечь их внимание, потом настойчиво поманил к себе.

— Майлз! — воскликнула Миртл, подходя к нему. — Я думала, ты на раскопках! Неужели мой муж уехал без тебя?

— О нет, мы уже были там, на наше горе. — Дядюшка Майлз говорил приглушенным голосом. — Я подумал, лучше мне поймать тебя до того, как ты войдешь. Был ужасный скандал, так что ходить по дому лучше на цыпочках. — Он многозначительно поднял брови. — Кое-кто вернулся с раскопок в дурном настроении, и да поможет нам Господь, если мы будем думать слишком громко.

Плечи и спина Фейт напряглись. Когда ее отец бывал не в духе, им следовало вести себя особенно осторожно. Он не был жестоким человеком, но если принимал решение в состоянии слепой ярости, впоследствии его не менял. Миртл сделала шаг вперед и взяла брата за руку.

— Давай прогуляемся, — тихо сказала она.

Фейт последовала за матерью и дядей на лужайку, держась достаточно близко, чтобы слышать их разговор, и достаточно далеко, чтобы они об этом не догадались. Они шли прочь от дома.

— Миртл, девочка моя, — наконец произнес дядюшка Майлз, — уверен, большинство людей считают меня терпеливым человеком. Но сегодняшний день поистине стал испытанием для моего терпения. Наш дражайший Эразмус довел меня до ручки.

— Что случилось на раскопках? Почему вы вернулись так рано? — постным голосом спросила Миртл, словно она уже знала ответ.

— Утром за нами не приехала карета. Нам пришлось заплатить какому-то парню, чтобы он отвез нас. А когда мы добрались, нас не пустили внутрь! После всех этих писем и заявлений, что им так нужен великий преподобный Эразмус Сандерли, они не пустили нас на свои драгоценные раскопки! И что хуже всего, дорогу нам преградили наемные работники и их предводитель Крок! Ламбент даже не соизволил выйти к нам!

— Может быть, это недоразумение? — спросила Миртл без капли надежды.

— Я предположил, но преподобный не согласился со мной. На раскопках ему дали какое-то письмо, и когда он его прочитал, он словно сбесился — настоял на том, чтобы отправиться в «Пейнтс», стучал в двери так, что чуть не выбил их, и передал такое грубое послание, что я не удивлюсь, если Ламбент подаст на него в суд за оскорбление. Миртл, ты знаешь, я всегда хочу как лучше, но каждый раз, когда я пытаюсь утихомирить стихию, твой муж вскипает еще сильнее.

Молча следуя за ними, Фейт пылала от ярости из-за того, как обошлись с ее отцом. Вчера почетный гость, с которым носятся, добиваясь внимания, а сегодня сомнительный ремесленник, которого грубо отстраняют от дела.

— До них дошли экземпляры «Информера», — пробормотала Миртл.

— Это все объясняет. — Дядюшка Майлз вздохнул. — Тем не менее осудить коллегу, не выслушав его… — Он покачал головой. — Лучше расскажи Эразмусу об «Информере», потому что он уверен, что все дело в сплетнях слуг. Сколько человек в курсе?

— Все. — Голос Миртл задрожал. — Сегодня утром нас игнорировали повсюду в городе.

— В Кенте было бы в сто раз хуже, — настойчиво и будто защищаясь сказал дядюшка Майлз. — Но твой муж иначе смотрит на положение вещей. Я сделал все, дабы помочь твоему семейству избежать несчастий Миртл, но, если послушать Эразмуса, можно подумать будто я умышленно заманил вас на этот остров.

— Он не имел это в виду, — из вежливости произнесла Миртл.

— Эразмус никогда не говорит то, чего не имеет в виду, — возразил дядюшка Майлз. В его голосе звучала искренняя досада. В отличие от сестры ему не были свойственны вспышки гнева. Обычно добродушие служило ему своеобразным буфером, и обида просто отскакивала от него. Но когда шипы проникали внутрь, они оставались там навечно.

— Нужно покинуть Вейн, Майлз. — Миртл поправила белый шарф, прикрывая горло. — Поехать дальше, на континент, если необходимо. Мне нужно, чтобы ты помог мне убедить его.

— Прости, Миртл, но мне сейчас нужно только одно — услышать от твоего мужа извинения, — сухо ответил брат, — и я готов поставить десять гиней, что у него нет такого намерения. А пока… — Дядюшка Майлз вздохнул и поднял плечи, потом снова опустил, будто снимая с себя ответственность.