— Знаю по собственному опыту, что есть пределы женской понятливости, — горько продолжил преподобный. — Однако я слышал, что другие жены умудряются держать слуг в порядке и не позволяют домашнему хозяйству скатиться в совершеннейший бардак. — Он резко встал, швырнул салфетку на стол и вышел из комнаты.

Фейт показалось, будто ее рвут на части, так случалось с ней каждый раз, когда отец разговаривал с матерью подобным образом. Ей хотелось принять сторону отца и было больно оттого, что она сочувствует матери. Сейчас она была почти уверена, что по ту сторону двери их кто-нибудь подслушивает, наслаждаясь унижением Миртл. Без сомнения, ее мать тоже боялась этого.

Миртл ушла к себе в комнату, сославшись на головную боль. Беспорядок в столовой был ликвидирован, тарелки унесли на кухню. Выходя из столовой, Фейт услышала всхлипывания. Казалось, они доносятся со стороны черной лестницы рядом с кухней. Заглянув за угол, она увидела, что на нижней ступеньке отчаянно рыдает Жанна. Горничная выглядела несчастной и растерянной. Глаза ее покраснели, а губы опухли от плача.

Фейт отпрянула от угла. Но это не помогло. В ее сознании Жанна Биссет больше не была хорошенькой, самоуверенной и высокомерной. Теперь она напоминала Фейт ребенка, которого отшлепали. Может быть, Жанна не надеялась получить другую работу. Может, ей больше некуда идти.

«Я не могу. Это невозможно». И все-таки Фейт стояла перед дверью в библиотеку, подняв руку, готовая постучать. Ее мутило, мысли крутились и разбегались. Фейт пыталась представить, как Бог сейчас смотрит на нее и ждет, что она совершит благородный поступок. Но в ее представлении у Бога было лицо отца. Даже сейчас какая-то часть девочки верила, что, если отец не узнает, что она натворила, Бог тоже не будет знать, и тогда это не грех.

Фейт постучала. Все, поздно, теперь она не может повернуть назад.

Дверь распахнулась, и показался отец. При виде Фейт раздражение на его лице сошло на нет. Он явно ожидал увидеть кого-то менее приятного.

— Фейт, что-нибудь случилось?

— Папа, мне нужно поговорить с тобой, — быстро сказала Фейт, пока ее не покинули остатки мужества.

Отец секунду молча ее рассматривал, потом кивнул.

— Хорошо, — сказал он и открыл дверь пошире, сразу закрыв ее за Фейт. — Присаживайся, Фейт.

Она послушно села, не поняв, радоваться или еще больше беспокоиться от ласковых ноток в голосе отца.

— Думаю, я знаю, о чем ты хочешь поговорить. — Отец устроился за письменным столом. От недавней вспышки гнева не осталось и следа. Теперь он выглядел хмурым и усталым. — Ты все еще переживаешь о моем здоровье, да? И боишься, что я сержусь на тебя за то, что ты без приглашения вошла в мой кабинет? — Он бросил на нее взгляд, в котором не было ни тени суровости.

Фейт сглотнула и ничего не сказала. Это и правда ее беспокоило, но не в первую очередь.

— Во-первых, тебе не стоит волноваться по поводу моего здоровья, — продолжил отец. — Как я уже говорил, ты ошибаешься, вчера вечером со мной все было в порядке, просто я устал и слишком увлекся работой, потому не смог уделить тебе внимание. А что касается твоего вторжения в мой кабинет вечером и на следующее утро… — Он сложил ладони и серьезно посмотрел на Фейт. — Ты поступила нехорошо, и я буду сильно разочарован, если ты когда-нибудь сделаешь так снова. Но я уверен, что ты не хотела причинить мне зло или проявить неуважение. Я забуду про этот инцидент, Фейт. И больше не будем говорить на эту тему.

Он слегка кивнул, явно ожидая, что Фейт уйдет. Но она оставалась на месте, чувствуя себя глупо.

— Ты хочешь сказать что-то еще? — Он уже взял перо и открыл записную книжку — верный знак, что ей пора идти.

— Отец… — Перед глазами Фейт все плыло. — Я… это я заляпала твое письмо.

Перо легло на стол. Записная книжка захлопнулась.

— Что ты сказала? — Взгляд больше не был добрым.

— Это не Жанна. Я… я это сделала. — Фейт едва слышала свой голос.

Отец смотрел на нее несколько долгих секунд.

— С тех пор как мы выехали из Кента, письмо лежало в моем сейфе. — Отец Фейт встал. — Ты хочешь сказать, что специально открыла мой сейф?

— Прости… — снова начала Фейт.

— Ты имела возмутительную наглость копаться в моих бумагах? Ты прочитала письмо? Что ты еще видела?

— Только это письмо! Я… пролистала другие, но глянула мельком. Мне ужасно стыдно, я не должна была так поступать, но я не знала, что мне еще делать! — Отчаяние придало силы ее голосу. — Я знала, что мы уезжаем из Кента по каким-то ужасным причинам, но никто не говорил мне, в чем дело! Я просто хотела это узнать!

— Что? Ты пытаешься оправдать свое поведение? — Отец затрясся от возмущения. — Нет! Ни слова. Молчи и слушай. Видимо, я должен пересмотреть свое отношение к тебе. Я считал тебя почтительной дочерью, честной, имеющей четкое понимание своего долга перед старшими. Я не думал, что ты способна на такой коварный обман. По всей видимости, за тобой недосмотрели, и твой характер опасно изменился к худшему. Честность похвальна для мужчины, но для девушки и женщины она важна как ничто. Послушай, Фейт. Девочка не может быть такой же отважной, умной и умелой, как мальчик. Если она не добродетельна, грош ей цена. Понимаешь?

Фейт показалось, что ее ударили наотмашь. В глубине души у нее жила слабая, крохотная надежда, что ее поймут и простят. Сейчас, практически утратив ее, она знала, что должна молить о прощении. И почему-то она не стала этого делать.

— Но я действительно умная. — Она произнесла это негромко, но все-таки произнесла. Она услышала, как ее губы выговаривают эти слова.

— Что ты сказала?

Подавляемые вот уже семь лет мысли вырвались наружу.

— Я умная! Я всегда была умной! Ты это знаешь! Я сама выучила греческий язык! Все говорят о Говарде и о том, какой у тебя блестящий сын, но в его возрасте я прочитала «Путешествие Пилигрима в Небесную страну» и «Историю Англии для детей» и запоминала латинские названия растений в саду! Говард едва может высидеть спокойно, пока ему читают «Историю маленькой Гуди Два Ботинка»!

— Как ты смеешь! — перебил отец, надвигаясь на нее. — Кто позволял тебе говорить со мной в таком тоне? Кто дал тебе право так хвастаться и дерзить? Где ты набралась этой спеси? Это что, награда мне за то, что я открыл тебе доступ к своей библиотеке и коллекциям? Ты лишилась ума или только благодарности? Ты не считаешь себя обязанной за свою одежду, крышу над головой и пищу, которой тебя кормят? Нет. Ты — нет! Каждый ребенок вступает в жизнь, будучи в долгу перед родителями, которые дают ему кров, пищу и одежду. Сын может однажды отплатить тем, что станет выдающимся человеком и увеличит состояние семьи. Но дочь никогда этого не сделает. Ты никогда не прославишься на военном поприще, не проявишь себя в науке, не сделаешь себе имя в церкви или в парламенте и не овладеешь достойной профессией. Ты всегда будешь лишь обузой, опустошающей мой кошелек. Даже если ты выйдешь замуж, твое приданое пробьет брешь в семейном состоянии. Сейчас ты отзываешься о Говарде презрительно, но если ты не выйдешь замуж, в один прекрасный день тебе придется просить его о снисхождении, чтобы не оказаться на улице.