снова сидел в опере и слушал «Чио-Чио-сан», разница была только в том, что теперь никто не пытался отказать нам в бокале чинзано между первым и вторым актом. Разрыв мадам Баттерфляй с Пинкертоном был столь же болезненным, как и раньше, он разбил хрупкое сердце женщины из Нагасаки, но ни Пуччини, ни его либреттисты не могли знать, что через несколько десятков лет американцы вернутся и сотрут Нагасаки с лица земли. Был самый разгар Вьетнамской войны, и после представления мы сидели в «Трактире на Стурторгет» и говорили о том, что сейчас в Сайгоне находится не одна тысяча пинкертонов и еще больше баттерфляй.

* * *

Я нисколько не удивился, когда Мария пришла однажды ко мне в конце августа и сказала, что мы должны подвести черту под нашими отношениями. Мне стало грустно. Я оказался в дураках. Чувствовал себя обнадеженным, как те девушки, которые считали, что четыре или шесть проведенных вместе ночей могут служить гарантией прочных отношений между нами. Не удивился же я потому, что в последнее время Мария не раз говорила, что боится меня. Ей стало страшно смотреть мне в глаза, призналась она. Когда я спросил почему, она отвернулась и сказала, что мои истории действуют ей на нервы, ее пугало то, что она назвала моей «изощренной фантазией». Такая пугливость меня удивила. Позже она настаивала на том, что по-прежнему любит слушать мои рассказы и что ее страшат не сами истории — просто она не уверена, что сможет продолжать интимные отношения с человеком, который больше живет в своем воображаемом мире, чем в действительности. Я по легкомыслию проболтался ей про человечка с бамбуковой тростью и несколько раз говорил, что он сейчас находится с нами в комнате. Иногда правду лучше скрывать.

Мария надеялась получить место хранителя в одном из стокгольмских музеев.

Мы с ней продолжали встречаться, но теперь только раз или два в неделю. Мы были добрые друзья, между нами никогда не возникало никаких недоразумений. Ведь я и раньше по-дружески относился к девушкам, которые оставались у меня на ночь.

Мы с Марией ходили в кино и в театр, а иногда совершали долгие прогулки по Нурмарке. Я по-прежнему рассказывал ей истории, правда, теперь только по ее просьбе, и больше мы уже никогда не лежали в черничнике. Да и в постели Марии в студенческом городке тоже. Черника созрела. Я тосковал по ее телу.

Однажды теплым вечером в конце лета мы расположились на мысе перед Фрогнерсетером, несколько часов кряду я рассказывал ей длинную историю о шахматах, в которых фигуры были живые. Незадолго перед тем мы разговорились с шотландской парой, шотландцы, показав на Осло-фьорд, сказали, что Норвегия похожа на Шотландию. История рождалась по мере моего рассказа, в ней было много действующих лиц, и Марии особенно понравилось, что я сумел дать им всем шотландские имена. Сюжет истории был примерно такой.

Лорд Гамильтон рано овдовел и жил в большом имении в гористой местности на северо-западе Шотландии. С детства он был страстным игроком в шахматы, и поскольку он очень любил заросший сад позади замка, то приказал устроить шахматную площадку на лужайке между запутанным лабиринтом из зеленой изгороди и большим прудом с карпами. Эта своеобразная шахматная доска была выложена из шестидесяти четырех черных и белых мраморных плит два на два ярда, вырезанные же из дерева фигуры достигали от двух до трех метров в высоту, в зависимости от их ранга. Поздними вечерами слуги стояли у окон и наблюдали, как лорд ходит по мраморным плитам и передвигает огромные фигуры. Иногда он садился на садовый стул, и часто проходило не меньше часа, прежде чем он поднимался и делал очередной ход.

У лорда был большой колокольчик, в который он звонил, когда хотел, чтобы дворецкий принес ему виски с содовой, и случалось, что дворецкий спрашивал, скоро ли лорд покинет сад и вернется в дом, — он беспокоился о здоровье хозяина. И в то же время думал, что скорбь Гамильтона по умершей жене вкупе со страстным интересом к шахматам в один прекрасный день доведет его до безумия. Огорчение дворецкого только усилилось, когда однажды вечером лорд попросил его встать на шахматную доску и изобразить собой коня, поскольку эту фигуру забрали в мастерскую для ремонта — она пострадала во время сильной грозы. Почти два часа дворецкий простоял на шахматной доске, и всего несколько раз лорд выходил на мраморные плиты и передвигал его на две клетки вперед и одну вбок или на одну клетку назад и две вбок. Наконец он был побит белым слоном и смог вернуться в дом за несколько часов до окончания партии, дворецкий замерз и был возмущен, но, естественно, испытывал также большое облегчение.

Когда лорд передвигал фигуры, никто не мог понять, на чьей он стороне в этой игре. Он играл одинаково хорошо и «за» и «против» себя, то есть выигрывал и проигрывал одновременно каждую партию, если только она не кончалась ничьей. Все чаще случалось, что лорд убирал фигуры с клеток и расставлял просто на лужайке. Он мог часами сидеть и смотреть на мраморные квадраты. В имении говорили, что теперь лорд видит фигуры там, где их нет, он играл в шахматы с самим собой, не вставая со стула, на котором сидел.

Дворецкий долго как мог старался отвлечь лорда от шахмат и однажды вечером предложил ему устроить летний бал, как бывало при жизни покойной госпожи. Это был один из тех редких вечеров, когда лорд, который по большей части предпочитал собственное общество, пригласил дворецкого выпить с ним виски, и они уселись возле пруда с карпами с бокалом виски в одной руке и дымящейся сигарой — в другой. Некоторое время лорд сидел, следя глазами за одним карпом, потом повернулся к дворецкому и объявил, что ему нравится предложение устроить бал и, возможно, это будет своеобразный маскарад.

После этого они несколько часов просидели за составлением списка гостей, и, когда Гамильтон объявил число гостей — ровно тридцать один человек, ни больше ни меньше, — дворецкий встревожился, потому что прекрасно знал, что в шахматах тридцать две фигуры, и еще он хорошо помнил, как сам часа два простоял на «шахматной доске», к удовольствию бесчувственного лорда. Лорд и не скрывал, что затевает маскарад ради шахматной партии с живыми фигурами, дабы развлечь гостей после обеда. Через несколько дней были разосланы приглашения, из которых следовало, что в имении лорда Гамильтона состоится шахматный маскарад и по