Давно пора. Лидия еще вчера собиралась сделать это! И сейчас надо выполнить то, что собиралась. Нужно попросить Степаныча остановиться — как можно грубее попросить, чтобы не оскорбить его напоследок! — соскочить с телеги, проститься с Ириной, последний раз взглянуть на Алексея — и топать обратно, в Москву, отыскивать ту улицу, тот двор, тот подвал и ту дверь, через которую она воротится к Рощину-2007, чтобы рассказать ему интереснейший факт из биографии его предка, который ей удалось расследовать, и, глядя на него, с мучительной тоской отыскивать в его лице сходство с тем, другим… Черты похожи, и волосы, и очерк губ, а глаза? Какого цвета глаза у настоящего Алексея Рощина? Неужели Лидии не суждено это узнать?

Она зажмурилась, чтобы скрыть слезы, которые вдруг оказались как-то очень близко. Ну, все. Сейчас вздохнуть поглубже — и сказать Степанычу…

— Лидия, простите великодушно… — послышался робкий голос Ирины. — Вы теперь куда решили направляться? В Ясную Поляну или в сам Нижний Новгород?

Понятно. Тонкий намек на то, что Лидии пора убраться восвояси. Наверное, в Ирине все же взыграла ревность. А может быть, телега следует в совершенно противоположном и от Нижнего, и от Ясной Поляны направлении, Ирина просто хочет подсказать это Лидии…

— Да-да, — проговорила она как могла оживленней. — Вы совершенно правы. Я у вас тут загостилась, мне пора… Ну, прощайте, Ирина, желаю вам счастья!

— Ах нет-нет! — испуганно воскликнула Ирина с таким пылом, словно счастье ей было противопоказано и вообще даром не нужно. — Ах нет, не покидайте меня!

Вот так номер…

— Не уходите, — жалобно просила Ирина. — Ну куда вы пойдете? Обратно в Москву? Или пешком дальше по этой дороге? Мы-то уже вот-вот свернем в наше Затеряево… Умоляю вас: поедемте с нами! Как вы пойдете — без продуктов, пешком? А у нас в Затеряеве тихо. Французов там нет. Не зря же оно так зовется, оно в самом деле в лесах затерялось, нужно дороги знать, чтобы до него добраться. Мы там можем переждать грозу, нависшую над Отечеством, над всеми нами. Недалек час, я верю, когда французу конец придет! Ну, месяц, ну, другой, ну, даже полгода!

— Через месяц они бегом из Москвы убегут, — мрачно посулила Лидия. — А к концу ноября ни одного француза в России не останется! Кто ползком уползет, кто в наших лесах замерзнет!

— Я тоже в это верю, — пылко поддержала ее Ирина, не увидав в ее словах никакого вещего пророчества, а всего лишь желание скорейшего избавления от неприятеля. — То есть вам не придется так уж надолго у нас задерживаться. Нет, конечно, вы можете уехать в любую минуту… Но вам понравится в Затеряеве. Там такая красота! Дом велик и просторен, вам никто не будет докучать. У меня богатый гардероб, и я почту за счастье ссудить вам все, что ни пожелаете. Запас продуктов у нас огромен, можно хоть два года продержаться без подвозов, а ведь из наших деревень мужики постоянно доставляют что-то свежее… Я сочту за честь дать вам кров. Я вам обязана, ведь вы всем нам жизнь спасли! Пожалуйста, ну я вас умоляю, Лидия, не покидайте меня! Мне так страшно одной, а с вами словно и впрямь со старшей сестрой! Вы меня умеете ободрить, умеете внушить уверенность в том, что и Алексей поправится, и…

«И в то, что все у вас с ним будет хорошо», — хотела сказать Лидия, но не смогла.

Что делать? Уехать? Остаться?

Что делать?!

Вдруг за спиной ударили выстрелы.

Девушки разом обернулись.

Степаныч тоже оглянулся, натянул вожжи — да так и замер.

— И-и, мамыньки мои! — воскликнул он испуганно. — Вы только поглядите, барышни, что деется!

Там, на дороге, творилось что-то непонятное. Пыль клубилась, звенели сабли, снова и снова стреляли. Слышались яростные крики.

— Никак между собой французы схватились? — рассуждал сам с собой Степаныч. — Чего не поделили? А может, с нашими? Ой, пальба идет! Как бы до нас не докатилась!

Он снова понукнул лошадей.

— Ништо, барышни! — повернулся он к испуганным девушкам. — Глазом моргнуть не успеете, как наш свороток в лес покажется. А там, в чащобе-матушке, уже не тронет нас ни пуля-дура, ни француз ошалелый не нагонит. И-эх! — лихо взвил он кнут. Лошади рванули пуще прежнего, Лидия так и схватилась за край телеги, чтобы не свалиться наземь, и какое-то время это занятие — удержаться — полностью поглощало ее внимание, а тем временем Степаныч повернул лошадей на какую-то просеку. Земля была расчищена, телега шла мягко, но деревья вокруг близко подступали к дороге, нависали низко, принуждая согнуться крючком. Какая-то ветка сорвала с Ирины ее нелепую флорентийскую шляпку.

— Давайте ляжем в телегу, а то все волосы повыдергает, — предложила Ирина, приглаживая и без того гладенькую русую свою головку. Голос у нее стал не в пример прежнему веселей, румянец вернулся в лицо, она сделалась почти хорошенькой, и Лидия вдруг поняла, что Ирина в самом деле рада, что Лидия по-прежнему с ней.

Значит, Лидия решила остаться?

Да нет, она ничего не решила, просто судьба опять распорядилась за нее. Ну в самом деле, не соваться же в гущу непонятной заварушки, которая там завязалась при дороге! Еще подстрелят в этом 1812 году! Вот пуля прилетела — и ага…

Не хотелось бы.

«Ладно, — сказала себе Лидия, — делать нечего, поеду с ними. Подчиняясь, так сказать, форс-мажорным обстоятельствам. В Москву я как-нибудь доберусь, когда понадобится. Надо же все выяснить до конца…»

Что именно надо ей выяснить до конца, Лидия предпочла не объяснять. Например, какого цвета глаза у Алексея?

Ну, уж это ей непременно нужно было узнать, непременно!

«Что ты делаешь, безумная?! — спросила она сама у себя в последнем приступе благоразумия. — Что ты творишь?!»

Ответа не последовало. Лидия просто замкнула слух для веских доводов рассудка.

Молча, покорно она ничком упала в телегу. Алексей лежал посередине. Девушки устроились по обеим сторонам от него — Лидия слева, Ирина справа, — натянули сверху попону.

Теперь никому не было видно, что Лидия украдкой нашла руку Алексея — с перстнем! — и сжала ее. Причем она ничуть не сомневалась, что Ирина, которая легла с другой стороны, точно так же, украдкой, нашарила другую его руку и точно с такой же нежностью сжимает ее. И точно так же, как Лидия, мечтает о том, чтобы поцеловать его — хотя бы в щеку, если нельзя добраться до его губ…

А впрочем, кто ее знает, Ирину, может быть, такие греховные помыслы ей и в голову взбрести не способны!

А вот Лидии взбрели-таки они, взбрели в голову, и тело ее переполнено греховными желаниями…

Она так старательно боролась с этими помыслами и этими желаниями, что и не заметила, как пригрелась и крепко уснула, раскачиваемая мерными движениями телеги.

Лидия проснулась за мгновение до того, как часы ударили полночь. Движением, уже вошедшим в привычку за все прошлые ночи, она зажала уши да еще сунула голову под подушку, поэтому гулкие удары донеслись словно бы издалека. Эти старые-престарые часы, помнившие еще прадеда Ирины, шли и время показывали отменно, главное, не забывать подтягивать пружину, однако били только дважды в сутки — в полдень и в полночь, но уж били так, что слышно было в каждом уголке старого дома, и, по пословице, даже мертвого способны были бы поднять. И пословица вполне каждую ночь сбывалась, потому что вскоре после последнего удара часов Лидия услышала, как сверху раздались тяжелые шаги. Кто-то бродил туда-сюда по чердаку — бродил, шатался, шаркал ногами…