Присесть было некуда, и Анджела встала так, чтобы лучи восходящего солнца просвечивали платье насквозь. Очень красиво. Он художник? Художник. Не может же не оценить… За свои ноги — и вообще все остальное — она была спокойна, летом, когда она в шортах, все, от малолеток до дряхлых пенсов, глаз не сводят… А этот — ноль эмоций.

— Смотри, как бы тебе кто чего не намылил, — хмыкнул Глеб, которого откровенные заигрывания Анджелы отчасти смешили, отчасти раздражали. Нет, девчонка симпатичная, и фигурка идеальная, не поспоришь. Но все интересы — на уровне журнала «Гламур». Какой узор на ногтях максимально моден в этом сезоне? Смешно, ей-богу.

— Мне никто ничего намыливать никогда не станет! — важно заявила Анджела и, лукаво прищурившись, добавила: — Ну, разве что спинку… Потому что я белая и пушистая. И все меня хотят погладить и угостить вкусненьким…

— Я так понимаю, что ты крольчиха? — засмеялся Глеб. — Или хомяк? Белый, ангорский. Бывают такие?

— Сам ты хомяк! — Анджела, до которой шутка не дошла, демонстративно надула губки. — Вот сейчас обижусь и уйду. Понял?

— Я тебя сюда не звал, — довольно резко бросил Глеб и тут же устыдился. В конце концов, она же не виновата, что она… ну, вот такая. И уж тем более не виновата, что все ее заигрывания как об стенку горох. Ну дурочка она, но зачем он ей нагрубил? — Прости, я не хотел тебя обидеть. Но… ты сама напросилась.

Анджела охотно сменила гнев на милость. Убедившись, что номер с просвечивающим платьем не сработал, она предприняла новую попытку.

— Глебушка, ты же у нас такой воспитанный мальчик! — томно протянула она. — И что? Сидишь на единственном пенечке, а девушка стоит. А перед этим, между прочим, целую ночь протанцевала на четырехдюймовых каблучках, — уцепившись за ближайший ствол, чтоб не рухнуть в траву (платье все-таки было жалко), она подняла ножку — действительно очень красивую — и покрутила перед Глебом узкой изящной ступней, перехваченной паутиной серебристых ремешков.

Молча поднявшись, Глеб стащил пиджак, свернул, уложил на пенек и отступил на шаг.

Даже жеста приглашающего не сделал, чудовище!

Вообще-то Анджела рассчитывала, что он усадит ее на колени. Но так тоже ничего. Для начала. Пенек довольно высокий, прямо как трон. И она на нем — как принцесса…

Усевшись, она выдернула из волос заколки, и по плечам заструился водопад каштановых кудрей. Два часа в парикмахерской просидела! Многие мужики сходят с ума не от длинных ног, а от длинных волос. Может, Глеб…

Глеб, однако, стоял молча и даже как будто не глядел на нее. Как будто забыл. Ну что с таким делать?

— Глебушка-а! — игриво протянула Анджела. — Ответь мне на один вопрос, а то я прямо не знаю уже… Только честно, ладно? Сегодня можно, мы же последний раз в жизни видимся… — поняв, что ожидаемых возражений не последует, она вздохнула: — Ты в Аленку влюблен, да? Нет, я знаю, что она с братом твоим встречается, но это же неважно. В нее многие наши влюблены. Я угадала, да? Ну скажи! Ты весь вечер чуть не только ее рисовал…

Глеб вздрогнул и наконец-то взглянул на Анджелу:

— Ну рисовал, и что? О такой модели любой художник только мечтать может. Она же один в один с девушками Боттичелли. Слышала про такого?

— Конечно, — радостно закивала Анджела. — Каждую неделю про него слышу. У меня брат за «Манчестер сити», говорит, что этот парень скоро суперзвездой футбола станет. Понятно, что с девушками у него нет проблем. Наверняка сплошные модели.

Глеб от изумления даже рот открыл. Но смеяться не стал.

— Вообще-то я художника имел в виду. Сандро Боттичелли, жил пятьсот лет назад.

— А, ну так это я перепутала, — ничуть не огорчилась Анджела. — Значит, они однофамильцы. Или, может, даже твой художник — прадедушка этого футболиста, — она нахмурилась, что-то сосредоточенно соображая, даже ноготь грызть начала, не пожалев недешевого маникюра. — Только… странно… нестыковочка одна выходит.

— Всего одна? — с самым серьезным выражением лица уточнил Глеб.

— Ага, — подтвердила Анджела. — Но серьезная.

— Давай, выкладывай! Я готов к самому худшему, — ему стало по-настоящему любопытно, что еще выдаст эта красотка. Такая каша в голове, никакой цирк не сравнится, честное слово!

— Прикинь, он негр! А пятьсот лет назад негров же не было? Но он точно негр!

— Кто негр, Боттичелли? — переспросил Глеб, прилагая титанические усилия, чтобы не расхохотаться.

— Ну да, я ж говорю! Там, я вспомнила, тема такая… Он вообще приемный ребенок. А родители у него — итальянцы. Они типа его на воспитание взяли. Короче, по-нашему этот парень — приблуда. Так что твой художник точно не его прадед. Или твой художник тоже негр? Хотя нет, погоди… Это ж родителей фамилия, так что, может, твой художник их прадедушка, а футболист — так… Тогда художник твой, может, и не негр. Правильно?

Глеб расхохотался:

— Ну ты даешь, Анжелка! До такого, наверное, никто не додумался бы. Только твоя очаровательная головка, в которой бродят негры, футболисты и модели. Причем в таких количествах, что свободного пространства не остается.

Для Анджелы это было слишком сложно: вот поди пойми, что он сказал — комплимент или гадость? Она скорчила обиженную мордочку — это ей всегда отлично удавалось.

— Да ну тебя! Специально подкалываешь, да? Я к тебе, можно сказать, с открытой душой, а ты… За мной, знаешь, сколько парней ухаживает? И Гошка из соседней школы, и Армен с бензозаправки, про наших я уж молчу. А ты… Делаешь вид, что важнее твоих картинок ничего в жизни нет. Просвистишь свое счастье, потом будешь локти кусать.

После подобного монолога Глебу полагалось немедленно прозреть, обалдеть от падающей ему в руки красоты и начать… Хм… Что же он начнет?.. Да ничего интересного! Портретики малевать станет. Даже обнять, скорее всего, не догадается. До поцелуев дело уж точно не дойдет… Эх, зря она с ним время теряет, надо было сразу с Арменом крутить, у того и тачка крутая, и по ресторанам готов водить… Зато Глеб симпатичный, не чета Армену…

— Да, Анжел, тут ты в точку попала, — Глеб покачал головой. — Только я не вид делаю. Важнее картинок для меня действительно ничего нет. И Алена — это действительно только видение с картин Боттичелли. Правда, он был не негр, а самый что ни на есть итальянец. И уж наверняка не футболист. Хотя бы потому, что футбол придумали лет на триста позже. Что обнадеживает. И мне совсем не хочется тебя обижать, но… Вот ты говоришь «картинки»… Знаешь, мой отец — вот кто был настоящим художником. Но судьба — такая штука…

— А что с ним случилось? — прошептала Анджела, потрясенная первым, кажется, в своей жизни по-настоящему серьезным, как у взрослых, разговором. Она даже поднялась со своего «трона». — Он в аварию попал? И больше не рисовал? Ослеп? — она зажала ладошками рот, точно сама испугалась вырвавшихся слов.

— Как поглядишь, то, может, лучше бы и ослеп, — горько усмехнулся Глеб. — Родился он не в том месте и не в то время. Такой талант был, а… Точнее, талант-то никуда не делся, а душа вся выгорела. А без души какой художник?! Давняя история, нас с Борькой на свете еще не было. Но когда отец узнал, что меня к рисунку тянет, это я еще мелкий был, и что есть у меня к этому… ну… что-то есть, в общем. Для него это такое счастье… Как будто он жить заново начал. Так неужели я могу эти ожидания обмануть? Да мне и самому, если честно… Вот и получается, что картинки — действительно самое главное в моей жизни.