– Элайна желает, чтобы ее восстановили, – молвил, запарковываясь, Коултон.

– Да уж, задача не из легких.

– Меня, признаться, все имение изрядно заставляет попотеть. Но Элайна уж очень исполнилась решимости вернуть Вудмонт к жизни.

– Должно быть, она сильно его любит.

Задержавшись запястьем на руле, Коултон поглядел вперед.

– По-видимому, да.

– А сама она сюда приедет?

– Да, будет с минуты на минуту.

– А ты еще внутри там не был?

– Входная дверь наглухо заперта и давно заржавела. Это своего рода капсула времени.

– И давно она закрыта?

– Лет этак тридцать, плюс-минус, – пожал плечами Коултон. – Никто даже точно не знает.

Они выбрались из пикапа, и Либби порадовалась, что у нее есть лишняя минута разглядеть оранжерею поближе. Солнечные лучи преломлялись сквозь стекло, создавая изумительные формы и светящиеся углы. Либби подняла фотокамеру и принялась снимать.

– Ее возвел дедушка Элайны?

– Да, в 1941-м. В качестве подарка своей английской невесте. Доктор Картер познакомился со своей будущей женой Оливией, когда учился медицине в Оксфорде.

– Чудесный свадебный подарок.

– Как гласит семейная история, из-за войны они поженились гораздо раньше, нежели планировали. Тогда как раз начался Большой Блиц[4], и оставаться в Лондоне было небезопасно.

– Наверное, твой дедушка и помогал ей засадить оранжерею.

– Возможно.

– Есть какие-то наметки, во сколько выльется ее восстановление?

– Думаю, выйдет недешево.

Либби сделала несколько снимков стеклянного купола, поймавшего на себе яркое полуденное солнце.

Заслышав звук другого мотора, Либби опустила фотоаппарат и немного напряглась. Выскочив из своего пикапа, Элайна сразу направилась к ним быстрыми широкими шагами, немного напомнившими Либби ее собственную походку.

– И что вы об этом думаете? – с ходу спросила ее Элайна.

– Очень впечатляет!

Коултон тем временем прошел к кузову пикапа и вытащил из него монтажку и небольшую пилу.

– Я заезжал сюда вчера. Дверь намертво приржавела к раме, так что понадобится приложить усилия. Очень постараюсь ничего тут не сломать – но никаких гарантий.

– Да, ты меня уже предупреждал. – За улыбкой Элайны явственно сквозило нетерпение.

С монтажкой в руке Коултон прошел к уже расчищенному от зарослей пятачку перед арочной дверью в оранжерею.

– Готовы?

– Этот знаменательный момент вскрытия оранжереи после стольких лет я отложила до вашего приезда, Либби, – произнесла Элайна. – Я решила, что вам это доставит особое удовольствие.

Либби сочла, что Элайна будет только «за», если реализацию ее замысла зафиксируют на фото от начала до конца.

– Я уже сделала несколько интересных фотографий. Не возражаете, если я продолжу снимать?

– Нисколько. Давай, Коултон!

Либби подняла к лицу камеру. За объективом она всегда чувствовала себя спокойнее и увереннее, как будто он создавал некий барьер между ней и прочим миром. Когда люди смотрели в объектив ее фотоаппарата, они больше поглощены были собой и переставали замечать ее.

Делая снимок за снимком, Либби сместила ракурс, прослеживая поток солнечного света, падающий из-за полога листвы. Скопившаяся на стеклянном куполе грязь большей частью перекрывала свет, однако некоторым лучам все же удавалось просочиться в оранжерею. И благодаря этому она выглядела немного сверхъестественно, словно сияла изнутри.

– Я уже пару лет подумывала ее открыть, – молвила Элайна. – Но, как и во всем прочем, это вопрос выбора приоритетов. Столько всего надо было отремонтировать в главном особняке и привести в порядок в открытых садах. Так что эта идея до поры держалась на периферии.

Коултон тем временем просунул плоский конец монтажки между рамой и дверью и стал осторожно пошевеливать ее взад и вперед. Местами «сросшийся» металл разъединился, однако дверь все равно не подавалась. Коултон принялся терпеливо работать монтажкой, медленно двигаясь кверху вдоль всей спайки. Минут двадцать он методично ее разъединял и сверху, и снизу, по всей длине рамы, пока не сумел расклинить створку. Тогда Коултон отложил монтажку в сторону и руками в рабочих перчатках с усилием открыл дверь.

В этот момент со склона холма донесся приближающийся собачий лай, и, обернувшись, Либби увидела, как Келси и Сэйдж несутся к ним.

– Потом я вообще сниму на замену весь этот дверной блок, но сейчас уже можно войти внутрь. Элайна, я бы пропустил вас первой, но будет лучше, если я проверю, нет ли там змей или еще каких опасностей.

– Да уж, проверь, пожалуйста, – согласилась Элайна.

– Не могу сказать, чтобы я сам был любителем змей, – усмехнулся Коултон, – но тут уж ничего не остается.

Элайна смешливо фыркнула.

– Если б не ты, Вудмонт давно превратился бы в руины.

Либби почувствовала, что Элайну и Коултона связывают теплые товарищеские отношения, настолько близкие к настоящей дружбе, насколько это вообще возможно между хозяином и работником. Но, как бы то ни было, в этом мире всегда будет существовать граница между занимаемыми ими положениями в жизни, сколь бы ни объединяло их взаимное уважение и любовь к земле.

Вытягивая на ходу из кармана маленький фонарик, Коултон вошел в оранжерею. Либби продолжила фотосъемку, жалея про себя, что не прихватила широкоугольный объектив, который больше бы захватывал в кадр жутковатой, сверхъестественной красоты этого места.

Либби прислушалась к ровным, уверенным шагам Коултона, прошедшего вглубь оранжереи. Дневной свет слабо проникал внутрь, не в силах разогнать потемки или царящий в ней запах сырости. Сквозь заросшее мхом и подернутое плесенью стекло Либби едва различала двигающуюся внутри фигуру Коултона.

– А вы когда-нибудь бывали там, внутри, Элайна? – спросила она хозяйку поместья.

– Да, – отозвалась та. – Я частенько ходила туда с бабушкой, когда была еще маленькой. Мы с ней вместе сажали растения, и она даже завела мне собственный маленький садовый дневник, чтобы я могла вести там свои записи, как делала она.

– Если она вела дневники садовода, то у вас, значит, должно быть где-то записано, что именно она здесь выращивала?

– Да, бабушка оставила весьма скрупулезные записи. Первый дневник она завела в 1942 году и затем каждый год заводила новый, вплоть до закрытия этого зимнего сада уже в восьмидесятых. – Элайна окинула взглядом оранжерею, словно могла увидеть в ее непроглядном стекле печальные отражения своих потерь и сожалений.