— Семеновой?

— Она вообще вредная оказалась девка. Только за деньги. Только. Она тебя не отмечает, но я ей подкинула, приплатила. Кстати, ты мне должна. Полстипендии за каждый отчетный месяц. Ты как будто на лекции ходишь. Уже два месяца. Значит, ты мне должна уже целую стипендию.

— Спасибо на добром слове. Ну и сволочь Семенова. А такая честная отличница!

— А ты какая сама? Доила этого сопляка грузинского…

— Слушай, Фай. Скажи, а мои вещи… Ты узнавала? Особенно чемодан желтый такой…

Фаина отвечала:

— Ой, дура я была, что не написала еще его отцу, забыла, про то, какая ты тварь. Какие же это твои вещи, это вещи Автандила. Я с ним дружила больше, чем ты! Он со мной жил все это время. Не думай! Ты за порог, он на порог, да! Он мне говорил «моя сладкая». Я тебе не докладывала.

— Так ты что, с двумя жила?

— С десятью! Знаешь, не звони мне больше. Я тебя слушаю, но больше не могу, все, не звони. Мне ты помогала, когда я Ванечку отдала в Дом малютки? Нет. Вот и все.

Гудки.

Тем временем в родильный дом со стороны женской консультации вошла женщина далеко за тридцать, бледная, голубоглазая, полная, с большим животом, хорошо одетая, в манто и в песцовой шапке, и сразу прошла в кабинет главврача, не глядя на секретаршу.

— Татьяна Петровна? Я… вам звонили от Бабаяна насчет меня.

— Вы, простите, как фамилия?

— Киркорян.

— Киркорян? Здравствуйте, здравствуйте, Киркорян вы наша… Садитесь. Ну что… А, вы правильно, правильно делаете, подложили подушечку на живот… Ха-ха… Пока суть да дело, соседи знают, что вы в положении…

Дама не поддержала разговора. Вообще была слегка недовольна. Она сказала без лишних предисловий:

— Я бы хотела на него поглядеть. Ну, в смысле… Все-таки он должен быть похож на мужа. Я езжу по разным роддомам… Выбираю.

— Он будет, будет похож. Я вас уверяю. У меня глазок наметанный.

— Нет. Вы знаете, все-таки…

— Хорошо. Вот вам белый халат. Обувь взяли?

— Захватила тапки.

— Вас как звать?

— Елена Ксенофонтовна.

— Так. Елена Ксенофонтовна, снимите верхнее, переобуйтесь пока.

Женщина повесила на крючок шубу, шапку положила в сумку, сняла сапоги, переобулась, надела халат и шапочку, заведующая повязала ей на лицо марлевую маску:

— Мы идем в детскую, Елена мм?..

— Ксенофонтовна, — недовольно ответила та.

— Да, да… Ксенофонтовна. … Так, в маске, вам лучше… И вас никто потом не опознает. В случае чего.

Дама каменно промолчала. Крепкая женщина. Из больших жен.

Они вошли в детскую.

В кроватках плакали малыши.

«Ксенофонтовна» и заведующая склонились над ребенком.

Заведующая завела:

— Ой, спит как крепко! Не кричит! Ой, какой хороший парень у вас будет! Солидный, смотрите. Все кричат, а он молчит. Начальство, сразу видно.

Внезапно Елену Ксенофонтовну как бес под ребро толкнул, она показала на соседнюю кроватку, где верещал младенец:

— А это какой ребеночек рядом?

— А при чем здесь? Ваш этот. От него мамочка отказалась уже… Юриста вызывала, сейчас пишем бумаги…

— Нет, вы только подумайте! Это что за ребенок? Я прямо в шоке.

— Это… Сейчас посмотрим.

Перелистала карточку.

— А… Серцова Мария… Мальчик. Умерла одна мамочка. Держим его, проверяем пока… Очень тяжелые роды были… Другая мамаша подкармливает…

— Это вылитый Грант! Это он! — запричитала дама под повязкой. — Господи! Вылитый он! Как все они! Весь их род!

Она протягивала свои полные руки с большими перстнями к чужому ребенку, желая его взять сразу же:

— Просто мой Грант!

— Нет, что вы! Елена Ксенофонтовна, нет. И не думайте.

— Я вам говорю, такого не бывает… Чтобы настолько был похож…

Женщина волновалась. На лбу выступили капли пота.

Она была похожа на безумно влюбленную.

— Нет, вы что, этот ребенок имеет отца… бабушек и дедушек… Они ждут выписки.

— Пойдемте, — властно сказала Елена Ксенофонтовна.

Они вышли.

Главврач тащилась сзади как на казнь, с посеревшим лицом.

Через некоторое время она вошла в детскую, уже одна, поставила сумочку на пол и торопливо, резко распеленала одного, потом другого и поменяла им браслетики на ножках и ручках. Дети кричали благим матом. Затем тетя в белом халате брезгливо подменила детей, переложила их каждого в другую кроватку…

Выходя, она невольно перекрестилась, а потом сама себе кивнула. В сумке у нее лежал ценный груз, который стоил всех браслетиков и всех детей роддома, вместе взятых. Это было платиновое кольцо с полновесным брюликом. Кооперативная квартира для сына. Или «Жигули».

К Алине пришла какая-то довольная, хоть и очень занятая, юрист:

— Ну что, мамочка, посмотрели бумаги? Быстро! Будем писать заявление по форме.

Алина сказала:

— Нет, надо выйти в коридор.

— Что за секреты?

Алина промолчала, встала, потащилась своей шаркающей походкой, волоча ноги.

Юрист пошла за ней и догнала ее в коридоре:

— Ну тогда ко мне в кабинет. Да что вам эти девочки! Соседки! Не услышат они! На что им ты со своими этими темными делишками! Ну оставляешь ты ребенка. Ну забираешь ты ребенка. Им дела нет. Они своими детьми заняты больше всего. Они выйдут из роддома и твое лицо назавтра забудут! Что их стесняться? Что меня гонять туда-сюда? Да по лестнице.

Юрист была очень полная, с одышкой. Еле ковыляла.

Поднялись на этаж, пошли к ее кабинету.

Тетка уселась на свое место с переменившимся выражением на лице. Сейчас это было презрение и желание быстрее со всем покончить.

— Ну че ты тут из себя строишь, какие секреты.

Алина села у ее стола. Хоть какие строй рожи, буду бороться.

— Я не согласна просто так. Мне нужны деньги.

— Что, в каком смысле?

— В таком. Есть же люди, которые могут заплатить…

— Речкина… Это срок! Ты понимаешь? И мне!

— Ну что же… Тогда я не оставлю ребенка.

— Иди и подумай. Если это так, зачем вызывать? Меня таскать? У меня диабет, ноги отказывают! Работаю из последних, понимаешь, сил! Дома эти сидят, все безработные. Так идите на биржу! На биржу труда!