Но труды идут прахом, когда хозяин кабинета обращается ко мне:

— Meine Schlampe, выглядишь аппетитной.

Он сидит на столе, повернувшись чуть боком. Непринужденная поза мальчишки. Узел его галстука ослаблен, верхние пуговицы белоснежной рубашки расстегнуты, так что можно увидеть поросшую волосами грудь. Когда-то я засыпала на этой самой груди, терлась щекой и…

Сцена из другой жизни. Могу ли я ему доверять сейчас? Могу ли доверять после всего происшедшего?

Замечаю открытую бутылку виски, а рядом ведерко со льдом и стакан.

— Подойди ближе. Я хочу тебя рассмотреть.

Трудно привыкнуть к звучанию его голоса по-русски. Он парализует волю окончательно. Проникает глубже, скользит черным шелком по гусиной коже.

— Прошлая неделя выдалась тяжелой, эта — не лучше. Я не в духе… так правильно сказать?

— Да, — киваю. — Так правильно.

— Спасибо, мой русский отвратительно звучит.

Ложь. У него нет акцента. Произношение идеальное.

— Присядь, — распоряжается он, берет стакан, отправляет туда несколько кубиков льда, щедро сдабривает виски, а после протягивает мне: — Пей.

Когда наши пальцы соприкасаются на прохладной поверхности стакана, я вздрагиваю, а фон Вейганд смеется, продолжая оценивать меня взглядом.

— Успокойся и выпей.

Делаю глоток, обжигаю горло эликсиром беззаботности.

— Теперь рассказывай, — велит он.

Медлю, затрудняюсь начать.

— Тебе нужна помощь. Ты накрасилась как шлюха, одела свое лучшее платье и любимые туфли, подобрала сумочку и духи, — он наклоняется чуть ниже, делает глубокий вдох и слегка морщится. — Духи мне не нравятся, все остальное хорошо.

— Чем плохи духи? — натянуто улыбаюсь.

Он не удостаивает ответом. Его взгляд опускается ниже, к моей скромной, но выгодно оформленной груди. Настолько цепкий взгляд ощущается кожей.

Нервы сдают. Еще несколько глотков дабы урезонить пульс.

Фон Вейганд следит за каждым движением. Не хочу анализировать то, что читаю в его потемневших глазах.

Кабинет тонет в изящном полумраке. Лишь всполохи молний разрезают мрачную реальность.

Я допиваю виски до дна и начинаю говорить. Алкоголь развязывает язык. Мне становится легче с каждым словом. Алкоголь приносит облегчение и вселяет уверенность. Пусть ненадолго. В нашем мире все ненадолго.

Я говорю о том, как пропал Стас, как мне страшно, что я не могу ничего сделать, как потом ко мне заявился Вознесенский и требовал деньги, как мне плохо, и в каком я отчаянии, потому что нет у меня 500 штук, а отдавать надо, как мне страшно за себя и за свою семью, как никто не может и не хочет мне помочь. Множество различных «как».

Он наливает мне еще виски. Я стараюсь подумать. Делаю еще несколько глотков. Меня ободряют слабые всполохи надежды.

— Продолжаем игру. Ты желаешь пятьсот тысяч в качестве приза, — наконец говорит фон Вейганд.

Его губы складываются в искаженное подобие улыбки. Виноват либо алкоголь, либо моя буйная фантазия… но откуда такое чувство, будто этот знакомый и одновременно абсолютно чужой человек желает вгрызаться зубами в мою шею?

— Я постараюсь вернуть, — пожимаю плечами, делаю еще один глоток виски для смелости.

Он смеется, но в его глазах нет ни грамма веселья.

— Ты никогда не заработаешь столько.

Страх пытается разорвать оковы. Однако мне нечего терять. Я так думаю, я почти уверена, что это так.

— Я готова на все.

Меня не остановить.

— Я могу предложить только себя в качестве гарантии… или оплаты. Что ты еще хочешь услышать?

Пить больше нельзя, а то совсем отшибет мозги.

— Ты уверена, что стоишь этих денег? — вкрадчиво интересуется он.

Должно стать неприятно или стыдно. Однако я достаточно пьяна и не хочу заморачиваться, поэтому отвечаю спокойно:

— У тебя была возможность проверить.

Фон Вейганд прикладывается к бутылке. Пьет просто из горлышка, жадными глотками. Я малодушно добиваю остаток своей порции, приказываю страху заткнуться.

Раскатов грома не слышно, а молнии продолжают рассекать темноту, сгустившуюся надо мной.

Невольно съеживаюсь, когда фон Вейганд поднимается и подходит ко мне. Загоняет в ловушку: руки на подлокотниках кресла, а прямо по курсу взгляд острее стального лезвия ножа. Пальцы немеют от холода, я не чувствую, как дышу. Замираю, когда ледяная воронка закручивается внутри.

Слабая, но удивительно искренняя улыбка неожиданно расцветает на губах фон Вейганда:

— Тебе не понравится то, что я захочу с тобой делать. Ты меня совсем не знаешь. Согласием ты запираешь себя в одной клетке со зверем.

Он опускается на колени, его ладони мягко скользят по моим обнаженным ногам, от середины бедер до щиколотки проходит электрический разряд.

— Твой романтичный шеф-монтажник фон Вейганд остался в прошлом, не нужно искать его во мне. Не нужно иллюзий. Ich will deine Seele. (Я хочу твою душу) Ты будешь игрушкой, пока мне не надоест играть, — его ладони возвращаются обратно, поднимаются выше, приподнимая платье, и замирают. — Я решу твои проблемы, но взамен получу тебя всю. Моя маленькая, прошу хорошо подумать.

Глаза у него сумасшедшие. Это не пафосная речь рисованного злодея. Он really mean it.(действительно это имеет в виду) Он способен подчинить и сломать. Реально.

Я любила его и желала. Вот и сейчас… мои трусики увлажняются от одного взгляда. С другой стороны такого «его» я действительно не знала. Однако выбора нет. Из двух зол выбирай меньшее… или то, которое тебе ближе, роднее, относительно знакомо и заставляет трусики прилипать к потолку.

Гордо расправляю плечи. Облизываю пересохшие губы.

— Мне нужны деньги. Я готова на все.

Его ладони поднимаются немного выше, а пальцы резко и больно впиваются в бедра, заставляют тихо вскрикнуть. Привыкай к синякам.

— Пути назад не будет. Да? — уточняет он.

— Да.

Он оставляет мои ноги в покое и поднимается, медленно обходит кресло и становится сзади. Чувствую его дыхание и понимаю, что он нюхает мои волосы. Ведет себя будто заправский маньяк. Каждое его действие пугает до жути, подталкивает к нервному срыву.

— Schön… хорошо, — пропускает пряди между пальцами: — Снимай бюстгальтер.

— Что? — слегка удивляюсь.

— Делай, — с нажимом повторяет он.

Мгновение соображаю, а после приспускаю платье, расстегиваю замочек, избавляюсь от лифчика и шикарной груди, неотвратимо трезвею. Мучительно жажду наркоза. Крохотный глоточек наркоза.