Но я читала, что больным и слабым нужна икра. Мама не больна, но как-то плохо выглядит последнее время.

Мама обняла меня в ответ, прижалась ко мне.

– Дочка… – прошептала мама. – Что-то я, наверно, делаю не так… Почему ты такая жестокая?

– Нашла о чем убиваться, мам! – отмахнулась я и поцеловала маму. – Я – нормальная. Иначе не выживешь, сожрут.

– Нет… нет…

– Больше не плачь, ладно? Я пошла, а то стемнеет, и мусора не будет видно.

Заиграл телефон и объявил голосом телефонной помощницы: «Нелли Егоровна… коровья морда… пистолет…» – Это так звуковая программа под именем Сири невозмутимо перечисляет значки, которые я поставила около имени в записной книжке телефона. У Сири много удивительных функций, в том числе – общение с владельцем телефона.

– Да! – нажала я на громкую связь, быстро накидывая куртку.

– Са-а-ша-а! Приходи-и!.. – Нелли Егоровна кричала так, что из моей комнаты на ее голос вышел Робеспьер и страшно посмотрел на меня, как будто это кричала я, а не соседка. Нелли Егоровна всхлипнула, потом несколько раз то ли кашлянула, то ли прорыдала и отключилась.

Робеспьер прошел мимо меня, принюхался к моим сапожкам, в которых я утром гуляла с ненавистными йорками, повел ушами, не оборачиваясь, встал ко мне спиной, слегка покачивая хвостом, выражая свое крайнее недовольство.

– А что ты хотел? – спросила я. – Ты денег не зарабатываешь, выпендриваешься только. Мы тебя на выставку повезли, ты принес нам первый приз? Нет. А там пять тысяч рублей давали самому красивому коту. Покрасивее тебя нашлись. Так что не выступай. Иди, поешь сыра.

– Сашенька, – мама, сморкаясь, вышла из кухни. – Купи Робеспьеру три пакетика еды.

– Да ни за что! – пожала я плечами. – С чего бы это он стал есть искусственную пищу, правда, дружок? Вон кошки на улице – что нашли, то и съели. И самые здоровые. Да, ваше величество? Как насчет каши и капусты?

Робеспьер, наконец, соблаговолил обернуться и посмотрел на меня своими загадочными темно-зелеными глазами.

Я на самом деле очень люблю своего кота. И маму люблю. И людей люблю. Но я не буду вести себя, как моя мама. Любовь моя выражается по-другому.

Раздалась бурная музыка в телефоне и голос Сири: «Нелли Егоровна… коровья морда… пистолет…»

– Саша!.. Ты уже вышла ко мне? – Нелли Егоровна действительно рыдала, мне не показалось. – У меня… Я… Веня… Саша-а-а-а-а…

Вообще-то Нелли Егоровна не одинокая женщина, у нее есть муж. И сегодня у него выходной. Но, наверно, он убегает из дома из-за ее собачек, выносить это все крайне трудно.

– Что у вас случилось? – спросила я, хотя могла бы после ее утренних выкрутасов нажать отбой и не разговаривать с ней.

– Саша-а-а-а-а…. Веня-а-а-а-а… – навзрыд рыдала Нелли Егоровна, ничего не объясняя, из чего я заключила, что ничего страшного не случилось и что говорить она толком не хочет, иначе я не приду.

– Как же ты с людьми разговариваешь! – прошептала мама в отчаянии. – Где я упустила, что… Как же так…

Я поцеловала маму в мокрую щеку – ну надо было так наплакаться! Подмигнула Робеспьеру, который с независимым видом сидел на самом краешке обувной тумбы, и побежала.

Выйдя из лифта на тринадцатом этаже, я еще из коридора услышала крик Нелли Егоровны, причитания и плач. Нет, значит, все-таки что-то произошло. Открыла она мне не сразу. Я ахнула. Нелли Егоровна была вся окровавлена. Присмотревшись, я чуть успокоилась – у нее была покусана одна рука, а все остальное просто запачкано кровью. Нелли Егоровна нарядилась в белую кружевную кофточку, и кровь на ней смотрелась ярко и ужасающе. Понятно теперь, почему она повторяла: «Веня, Веня». У меня рука обкусана именно Веней и точно в таком же месте – от ладони до локтя, так ему удобней, он приспособился кусаться и кусает всех одинаково – вцепится зубами и рвет тело, отступая назад и рыча. Рычание у него получается не очень, а кусание – более-менее, рука у меня долго не заживала после его бешеных зубок.

Я скинула ботинки и огляделась. Вдалеке в огромной гостиной я увидела трясущуюся Алисоньку – та пряталась на диване, зарывшись в подушки, и тряслась всем тельцем. Веня лаял где-то в зимнем саду. Лаял, по всей видимости, давно, потому что осип полностью.

Я прошла через кухню и увидела Веню у кадки с лимоном. Завидев меня, йорк стал отступать назад и рычать, попытался полаять громче – не получилось, тогда он заскулил. На Вене была надета какая-то новая голубая курточка, с кокардой, золотыми пуговицами, похожая на клубный пиджачок Джонни. На морде его были… очки. Черные, большие, с гравировкой на дужках. Они съехали на бок, но держались. Я присмотрелась и поняла как. Нелли Егоровна – а кто же еще? – прикрепила их круглыми зажимами для волос, с помощью которых она обычно делает прически Алисоньке и иногда – себе, когда одевается в стиле «меня забыли в детском саду». На лапах у Вени были не обычные его уличные сапожки, а… ботинки. С длинными носами, кожаные, лакированные, в дырочку. Английские черные ботинки, очень стильные, как у пэра, или лорда, или просто модника. Лапы внизу были побриты наголо – чтобы они походили на голые ноги молодых ребят-модников, которые ходят этой осенью без носков или в коротеньких носочках, чтобы были видны их беззащитные щиколотки.

Я вздохнула и обернулась на Нелли Егоровну.

– Вот… – Плача, она протягивала мне покусанную руку. – Вот… Вот к чему приводит любовь!..

– Он вас от любви покусал? – удивилась я.

– Нет! Саша! Какая же ты!.. Я так и думала – придешь, будешь издеваться над собаками, как обычно! И надо мной! Какая же ты!.. Я к тебе со всей душой, вхожу в положение, деньги еще тебе плачу…

Я посмотрела на Нелли Егоровну. Представляю, как она водит машину, с такими нервами и такими мозгами.

– Я люблю Веню! А он меня покусал! Как же так можно!.. Как же можно платить за любовь таким отношением!..

Мне казалось, что Нелли Егоровне плакать уже не хотелось, но она изо всех сил давила слезы, потому что спокойно говорить о подобных вещах как-то неудобно, очень глупо получается.

– Вы промыли рану? А то у меня его укусы потом гноились целую неделю, – как можно нейтральнее сказала я, чтобы не давать ей повода набрасываться на меня. Хотя, похоже, она именно за этим меня и позвала. Не Веню же ей было ругать за то, что он ее покусал.

Веня залез под «уличную скамейку», около которой Нелли Егоровна уже зажгла к вечеру фонарь, и оттуда рычал, скулил, подвякивал, но не вылезал.

– Видишь, как он переживает? – спросила Нелли Егоровна. – Хотя – что ты можешь видеть! У тебя же души нет! Камень вместо души! Кошелек!

Я засмеялась. Бред полнейший.

– Зачем ему очки? – спросила я. – Он стал плохо видеть?

– Вот… – Нелли Егоровна протянула мне телефон, в котором был сфотографирован Веня.