– Зачем, Сашенька? – искренне ужаснулась моя мама.

– Мне интересно, мам. И чтобы парировать, и чтобы знать, и чтобы сочинение писать… о добре и зле.

– Я сомневаюсь, Сашенька, что у вас будут такие темы сочинений… все-таки у нас светское государство…

Татьяна Юрьевна обрадовалась новому повороту темы и завелась насчет того, что нужно, чтобы церковь, как до Великой Октябрьской революции, стала частью государственного аппарата, влияла на вся и на всех, а я потянула маму за рукав, шепча:

– Тебя втягивают в антигосударственный заговор, пошли…

Мама засмеялась и, пожелав Татьяне Юрьевне всего самого доброго, взяла меня за руку и пошла со мной. В тот момент, наверно, я немного совместилась в ее голове с образом ее дочери, о которой она мечтает и тоскует, пока я тут бегаю, топаю, громко чавкаю, говорю резкие и неправильные, с ее точки зрения, вещи, все критикую, философствую, гуляю с чужими собаками, чтобы почувствовать себя финансово независимой от папы, занимаюсь не понятным никому волонтерством. И вообще… Пока я рядом с ней такая «не та»…

Я подумала – не рассказать ли мне Мошкину обо всем об этом. Вдруг он поймет… Ведь он так рвется стать моим другом… Я открыла рот, а Мошкин вдруг сказал:

– Димон… это… он…

– Мяка? Друг твой? Забываю даже, как на самом деле его зовут…

– Да… это… Мяка… Настюхе предложил встречаться… А она отказалась…

– Почему? – вздохнула я.

Начинается… Хуже мальчишеских сплетен – только разговоры о чужих собаках, которых ты никогда не видела, и тебе надо слушать, как смешно она подпрыгнула, смешно залаяла, смешно вылизала чью-то пятку, высунувшуюся утром из-под одеяла, смешно съела все котлеты, забравшись на стул, смешно рычала на курьера, смешно выла в купе, которое пришлось выкупить целиком из-за нее, смешно съела старую дореволюционную книжку… Но когда заводятся мальчики и начинают рассказывать друг о друге всякие небылицы или свои жалкие секретики, которые им доверил их лучший товарищ…

Мошкин независимо хмыкнул и по-молодецки расправил плечи, почему-то похлопав себя по довольно куцым бицепсам. Выглядел он при этом еще глупее, чем когда он гыкает, краснеет и смеется без повода.

– Ну это… как… – Мошкин показал что-то руками.

Я не поняла.

– Что?

– Ну это… Не хочет… Настюха… не хочет…

По тому, как он неудержимо стал смеяться от своих собственных слов, я догадалась, что Мошкин вкладывает что-то не совсем приличное в слова. И ржет сам от неловкости.

Он смеялся, смеялся. Потом вдруг перестал. Остановился посреди тропинки, по которой мы шли уже к троллейбусу из парка, повернулся ко мне, перегородив мне путь, и спросил:

– А ты?

– Что – я?

– Ты… это… будешь… это… со мной…

Я обошла его и направилась дальше по тропинке. Мошкин снова перегородил мне путь, попробовал даже взять меня за плечи.

– Я… это… предлагаю тебе… это… встречаться.

– Леш… Давай так не будем это решать, хорошо? – Я решительно освободилась от его неловких рук и пошла вперед.

Мошкин густо покраснел, двинулся за мной, что-то бубня. Я прислушалась.

– Давай еще раз, погромче, Мошкин!

– Говорю… – проорал Леша, наступая на меня, – у меня… это… есть девушка! Да! В этой… в Голландии!

– Да ты что… м-м-м… молодец какой! И что она? Как вообще Голландия?

– Там… это… всё… – Мошкин набрал побольше воздуха и проговорил заученно – готовился, наверное, мальчики часто свои шутки заранее готовят, находят в Сети и рассказывают потом, иногда шутка идет по Сети, и они одно и то же все рассказывают, выдавая за свое. – Все, что… это… нужно… для жизни – тюльпаны, наркотики и проститутки!

– А девушка твоя проститутка, что ли? – удивилась я.

– Нет! Ты… скучная!!! Мне… это… с тобой – скучно! – зло сказал Мошкин, чуть задев меня плечом, обогнал и поскакал первый к остановке. Он бежал так быстро, что совсем скоро скрылся из виду.

Не могу сказать, что мне было приятно идти одной по лесу. Я слышала, как за мной кто-то идет. Причем, когда я останавливалась, он останавливался тоже. Я припускалась быстрее, и он явственно ускорял шаг. Михаил Тимофеевич? Или кто-то крупнее и сильнее – шаги уж больно быстрые… Так, все. Я решила встретиться с врагом лицом к лицу.

Резко развернувшись, я остановилась и посмотрела назад. При этом мой небольшой рюкзак сильно скрипнул и, хлопнув меня по боку, издал звук, очень похожий на звук шагов. Я опять развернулась, пошла, остановилась. И поняла, что никто за мной не шел. Никто, кроме моего страха.

…Ну и Мошкин. Вот тебе и друг. А я еще хотела ему про маму рассказать… Чтобы он потом своей девушке в Голландию писал. Откуда у него девушка в Голландии? Врет, наверно. Хотя, может, и нет. Познакомился в Интернете, сейчас это легко. Правда, ты точно не знаешь, с кем ты познакомился. Вместо девушки там может оказаться голландский Михаил Тимофеевич… Ведь ему нравится Мошкин, это очевидно. Он смотрел на меня так же злобно сегодня, как в классе смотрит Анжелика Бобошкина, которой непонятно за что нравится Мошкин.

Маленькая, бойкая Анжелика влюблена в Мошкина уже давно. Она садится к нему за парту, когда нет Мяки, приносит еду, рассказывает всякую ерунду в расчете на его ревность, на экскурсиях всегда норовит оказаться рядом с ним – в автобусе, в метро, сама пыталась его приглашать на школьной дискотеке, один раз даже зазвала в гости, кормила, приставала… Об этом Мошкин рассказал Мяке, Мяка еще кому-то, тот – своей девушке, девушка – всем остальным.

В той версии, которая докатилась до меня, Анжелика дома положила Мошкину в тарелку мясного рагу, налила пива, а сама тем временем разделась догола и стала танцевать на стуле. Думаю, это вранье. А может, и нет. В школе она любит в короткой юбке наклоняться так, чтобы можно было прочитать, что у нее написано на трусах. Анжелика часто ходит в гольфах до колена. (Это особая мода – девочка должна быть похожа на проститутку и дошкольницу одновременно.)

А Мошкин у нее в гостях якобы рагу съел, выпил все пиво и убежал. Поскольку это было года два назад, можно в это поверить. Сейчас бы он, может, и остался. Ведь именно об этом он меня сейчас пытался просить, перегородив мне путь, отчаянно краснея и путаясь в трех словах.

На мой взгляд, Мошкин может нравиться только как верный друг – до сегодняшнего дня я так считала. Да, он глуповатый, недалекий, грубый, но так упорно гоняется за мной, иногда в очень глупой форме – задирается, пытается по-всякому задеть… И это все от любви, которую он не может по-другому выразить. А вот взял сегодня и бросил меня одну в темном лесопарке, где постоянно что-то плохое происходит. Почему-то здесь не делают свет. Здесь даже днем страшно одной – народу немного, парк огромный, это полуостров, омываемый рекой. А уж вечером…