А ведь это могла быть и мизансцена для самоубийства. Он представил себе, как Лагард, сидя в кресле, ждет смерти. Однако эта гипотеза не вяжется со случайным характером всех остальных смертей. Когда накладывают на себя руки, в этом всегда есть волеизъявление, желание покончить с жизнью.

Он вспоминает про книгу, о которой говорил Феликс Жосс, что-то там о скрижали. Снова просматривает книжные полки и после нескольких минут бесплодных поисков заключает, что в квартире ее нет. Если она, как утверждает бывший сожитель, стала его настольной книгой, почему же он не держал ее под рукой? В случае самоубийства Лагард бы наверняка захотел, чтобы дорогая его сердцу книга была с ним до конца.

Ибанез находит чистую страницу в красном блокноте, который всегда при нем, и начинает новый список – список вопросов. Самоубийство?

Этот вопрос и несколько других составляют первую колонку. Он звонит в бригаду, узнать, не пришли ли результаты. Ему отвечают отрицательно, и, посмотрев на часы, он понимает, что ничего не узнает до завтра. Осмотревшись в последний раз и выключив стереосистему, покидает квартиру. В лифте набирает номер своего единственного свидетеля, Артура Мейнара, который тотчас снимает трубку. У мальчишки как раз заканчивается смена в ресторане Publicis Drugstore, и Ибанез берет курс на VIII округ.

По своему обыкновению, Алисия ушла, прежде чем он продрал глаза. Ее открытая сумка и разбросанная по полу одежда говорит о том, что она намерена остаться еще по крайней мере на одну ночь. В гостиной бутылка Belle Cabresse и два стакана так и стоят у открытого окна.

Чашка кофе, сигарета, зажигалка и записка – улыбнись мне, я тебя вижу – выстроены в ряд на столе. Алисия, обычно предпочитающая завтракать вонючим фастфудом, потому что ей лень варить кофе, видно, поняла, что ему хреново.

Паоло заглянул в мобильник – пять пропущенных звонков, три сообщения от Шалы. Посмотрит позже. Кофе холодный. Она ушла уже довольно давно. Он поставил чашку в микроволновку и набрал Виноваля.

– Патрон.

– Паоло, как ты?

– Бывало и лучше. Вы мне звонили?

– Да, хотел рассказать о встрече с матерью малышки.

– Она уже приходила?

– Только что ушла.

– И…

– Это заняло пять минут. Сначала она мне не поверила, потом взглянула на фотографии и больше не сказала ни слова. Достала чековую книжку, расплатилась и ушла.

– Вы знаете, с какой стороны эта бабушка?

– Мать ее мужа.

– Черт…

– Да уж, не говори. Ты можешь зайти за деньгами, когда хочешь. А дня через два-три, если ты не против, у меня будет еще работа для тебя.

– Идет. Я забегу во второй половине дня, а насчет работы почему бы нет, там будет видно.

– Справляешься?

– Дороговато мне далась первая работа.

– До скорого?

– Да, до скорого.

Он ставит Hurt Джонни Кэша и идет под душ. День теплый и солнечный, он только что это заметил.

Лицо Берди не оставляет его, даже в объятиях Алисии. Паоло встряхивает головой, словно желая проснуться, отогнать эти неотступные картины. Надо выйти, на улице будет лучше. Решив прямо сейчас заехать за деньгами, он садится на байк и катит к агентству. Кто-то переезжает, грузчики загородили подъезд; не звоня в домофон, он поднимается пешком на третий этаж. Дверь не заперта. Он входит в кабинет.

– Есть кто-нибудь?

Виноваль оборачивается, он удивлен.

– Паоло? Уже? Я думал, ты зайдешь позже…

На нем только брюки. На диване перед ним лежит целая груда одежды и несколько пар туфель. Почти все женское.

– Простите, я помешал?

– Да… и нет… Я подбираю наряд на вечер. Меня пригласили на довольно… своеобразную вечеринку. Мужчины должны одеться женщинами.

– ОК. Да, это может быть забавно.

Виноваль улыбается. Паоло подходит ближе, он чувствует какую-то фальшь, обоих явно смущает ситуация. В следующий раз он предварительно позвонит. Виноваль кладет на диван платье, которое держал в руках, и надевает рубашку.

– Твой конверт на столе. И не пропадай! У меня есть для тебя работа, начинать дня через два-три, если ты не против.

– Не знаю, там будет видно, я позвоню.

Он прощается с Виновалем и, забрав гонорар, уходит. Звонит его телефон, это Шала.

– Алло, старик, что поделываешь? Что-то от тебя ни слуху ни духу! «Ты скрылся в туманные дали, и больше тебя не видали».

Шала говорит со скоростью сто слов в минуту, заводной, как всегда.

– Ладно тебе.

– Выпить придешь? Мы все к Диду на аперитив.

– ОК, посмотрю, может быть, не обещаю.

– Брось, не выпендривайся, подгребай…

Ему во что бы то ни стало нужно выбраться из тумана, окутавшего его со вчерашнего дня.

– ОК, приду, только попозже.

Дид живет на бывшем заводе, в трехэтажном строении в Витри-сюр-Сен. На первом этаже с одной стороны то ли свалка, то ли склад – он торгует на блошином рынке, – с другой свалены остовы разбитых байков и скутеров, которые он покупает как лом и все свободное время занимается превращением их в дьявольские машины, явившиеся прямиком из ада. Чоппер в жестком варианте, кафе-рейсер на основе «хонды Goldwing», хромированный с головы до ног, разобранная по винтику «веспа», вышедшая из японских комиксов. Помещение больше похоже на лабораторию, чем на гараж.

Вместо того чтобы ехать по кольцевой, Паоло решил пересечь Париж.

Для того, кто умеет избегать пробок, прогулка в этот час и в такую погоду – просто чудо. Не задумываясь, он сворачивает на восток и едет в сторону Бастилии по набережным. Он понимает, что находится в конце улицы Рокетт, только когда ловит себя на том, что вынимает ключ зажигания из фары мотоцикла. Заперев руль, идет к дому 8. В закусочной напротив заказывает чай с мятой и выбирает место, откуда может наблюдать за подъездом Берди.

Он сам не знает, что здесь делает, но у него нет желания быть больше нигде, по крайней мере сейчас. С тех пор как он обошел разрушенный колодец, что-то засело в нем, как заноза, и не дает перевернуть страницу. Отголосок боли, воткнувшейся в его нутро. Стигмат. Игла, снова пронзившая желудок. Есть ли приглядный способ вмешаться? Право? Долг? Ему просто хочется быть здесь, чтобы она, может, почувствовала его присутствие издалека, присмотреть за ней, не сделала бы себе еще больнее.

Он допивает чай, заказывает еще один и садится на террасе, чтобы выкурить сигарету. Ночь теплая. Через два столика от него сидит женщина, которую он не сразу замечает. Сначала он слышит ее, она разговаривает сама с собой тихим голосом. Женщина красива, по крайней мере, видно, что была когда-то красавицей. Лет сорок, не больше, длинные каштановые волосы собраны в узел, скрепленный китайской палочкой. Худая, с изможденным лицом, она смотрит на него и улыбается; во рту недостает двух передних зубов, и улыбка выглядит разбитой. Она подпирает щеку рукой с грязными и очень длинными ногтями. Голос ее становится громче. Она обращается к нему, хотя вряд ли его видит.