Оседлавший бурю.

Закрыв глаза, он танцует в центре круга. Запахи, пот, тени, шелест, музыка, ультразвук, инфранизкие частоты взяли его в кольцо, абсолютная магнитуда, черная дыра, звуковая сверхновая, засасывающая все… Он испаряется, рассеивается по комнате, парит над кипящими мозгами, спина прилипла к потолку, он больше не поет, глаза закрыты, рот открыт, в него свободно врывается воздух, тело полностью расслаблено, а рассудок мчится быстро, как соло Рэтлиджа, духовный бобслей, Трейн[26] на колоссальной скорости, только обходи препятствия, вправо, влево, опять вправо, глотай ветер, напейся этой скорости и изрыгни ее пламенем дракона, охота на дракона, железная мандала, камни вокруг него становятся серыми, и в скале высекается лицо Берди с двумя ониксами на месте глаз.

Что-то тяжело давит на живот, и Паоло открывает глаза. Он лежит на полу среди танцующих. Маленькая блондиночка уселась на него верхом и щиплет за щеки, тянет их, как будто его кожа совершенно эластична. Она покачивается, закрыв глаза, улыбается и, наклонившись, целует его. Он не противится, он существует теперь только здесь и сейчас, в эту минуту, в этом месте, в этой комнате, гигантский сгусток оргонической энергии[27], дрейфующий в космической пустоте.

СРЕДА – 0.40

Медленным круговым движением руки я стираю испарину, оставшуюся после душа на зеркале. Провожу указательным пальцем по шраму на щеке, словно ласкаю старательно, чувствую небольшую неровность моей кожи в этом месте. Рытвинку. Четыре, может быть, пять сантиметров в длину. Я ведь чуть не лишилась глаза. Этот кусочек прошлого никогда не покинет меня, выгравированный здесь, навсегда рассекший мое лицо. Пергамент запечатленного насилия. Я тяну себя за щеку, деформирую шрам.

В ту среду стояла чудесная погода, апрельский денек, уроков в школе не было, а мама рано утром уехала в Париж до вечера. Тогда в первый раз папа с бабулей отвели меня поиграть на чердак.

Когда я снова оказалась в своей комнате, я ничего не понимала. Это было совершенно бессмысленно. Голова гудела. Клонило в сон. Тошнило. И было больно. Болело тело, и болела душа. Хотелось содрать с себя кожу. Сгореть. Исчезнуть.

Ни слезинки.

Ни словечка.

Ничего.

Я прижалась лицом к окну, глядя на зеленый лабиринт, который отец высадил в саду перед домом. Огромный. Я стала биться лбом о стекло, все сильнее и сильнее, чувствуя, как оно поддается с каждым ударом. А потом мое лицо прошло сквозь стекло, почти бесшумно. Хлынула кровь, забрызгав двойные занавеси, и я упала на пол без сознания.

Испарина на стекле совсем рассеялась. Последние капли блестят на моей коже. Я вожу пальцем по контурам шрама и напеваю, потихоньку сочиняя на ходу:

Встреча Ибанеза с Артуром Мейнаром была тягостной. Молодой человек никак не оправится после смерти подруги. Не может понять, почему он жив, а она лежит мертвая на холодном линолеуме гостиной. Полицейский искал слова, но не находил.

Вернувшись в кабинет сорок восемь часов назад, он больше из него не выходил, даже не поехал домой поспать. Мусорная корзина полна пустых упаковок из-под сэндвичей. За это время он оставил много сообщений жене, всякий раз все больше рассыпаясь в извинениях. В ответ пришло только одно сообщение от его обожаемой дочки, которая спрашивала, когда папа вернется. Он не мог ничего обещать, поэтому предпочел не перезванивать и был зол на себя за это.

От Мейнара он узнал немного, разве что в тот вечер они оба приняли новые таблетки. Круглые, бирюзово-голубые, четыре-пять сантиметров в диаметре. Они купили их у какой-то девушки лет двадцати во время концерта в XVII округе.

Они приняли один и тот же наркотик, от одного дилера, а он-то жив и здоров. Ибанезу приходится признать, что, возможно, его шеф в конечном счете прав. Партия дури с дозировкой от фонаря, какая-то химическая составляющая оказалась вреднее, чем предполагалось, не повезло, и только. Результаты токсикологической экспертизы наконец пришли и говорят примерно о том же. Все отмечают в крови каждой жертвы большую дозу всевозможных токсичных веществ, некоторые из них еще анализируются. Амфетамины, опиаты, но есть и другие, над которыми химики управления до сих пор ломают голову. Ибанез составляет докладную записку шефу, чтоб были приняты необходимые меры санитарного оповещения.

Он вычеркнул ряд вопросов из красного блокнота, но некоторые так и остались без ответа.

Почему Лагард повернул кресло к окну? Следы ясно показывают, что это было не в его привычках.

Почему именно в эту ночь?

Почему он так тщательно убрался в квартире?

Планировал ли куда-то уехать?

Были ли новые знакомые связаны с его смертью или с тем, что он начал употреблять наркотики?

И тот, который мучает его сильнее всего:

Почему он тоже принял эту голубую таблетку? Ведь, как утверждает Жосс, наркотиков он никогда не принимал.

Внезапно свалившаяся на человека пылкая, даже фанатичная вера никогда не приводит к токсикомании. Обычно происходит, можно сказать, прямо противоположное, Бог становится лучшим стимулом завязать. Он дает себе еще несколько дней, чтобы вычеркнуть эти вопросы и закрыть дело. Случай Лагарда достаточно нетипичен, чтобы попытаться разобраться в нем, прежде чем принять решение о дальнейших действиях.

Еще раз перечитав свои записи, он открыл ноутбук и ввел в Гугл слова:

«группа слова / момент слова / христос»

Поисковик не выдает ничего интересного. Он расширяет список, меняет порядок слов: