«момент слова / бог / площадь тертр / группа слова / монмартр / гомосексуализм / христос»

Он листает страницы, просматривая форумы анархистов-революционеров, злачные местечки на Монмартре и блоги фашиствующих католиков. Наткнувшись наконец на заинтересовавшую его ссылку, открывает личную страницу.

Вильям, молодой бельгиец, гомосексуалист и католик, рассказывает о своем желании перейти в русло более «классической» ориентации. И о «чудесной» группе слова, к которой он присоединился, когда в последний раз был в Париже. Он рекомендует ее всем, кто хочет освободиться из засосавшей их трясины порока.

Блог полон мистико-расистских бредней, от которых инспектора быстро начинает тошнить. Молодежь сбилась с пути, иммигранты попирают наши западные и католические традиции, ислам – порождение дьявола, наркотики – бич Сатаны, и хаос стучится в наши двери. Наконец, на одной из страниц сайта он находит то, что искал.

Если вам это интересно, группа «Моменты слова» устраивает открытые заседания каждый второй четверг, с 19 до 21, по адресу: улица Сен-Рюстик, 6, сразу за площадью Тертр. Если пойдете, передайте им от меня привет!

Он смотрит на дату и время в компьютере: четверг, 17.57. Если повезет, это окажется нужная неделя. Прибравшись на столе, он отправляется в путь.

Оставив скутер у маленькой церкви Сен-Жан-де-Монмартр, инспектор направляется к улице Сен-Рюстик. Странная скульптура Аны Вайсман, изображающая обнявшуюся пару, стоит прямо на земле – не больше метра высотой, – обозначая вход в пешеходную зону. Он спускается по переулку и замедляет шаг у дома 6. Открытая дверь ведет в патио, за ним зал, судя по всему, пустой. На двери висит афишка, простая ксерокопия, с программой на неделю. Ибанез идет дальше и останавливается поодаль, чтобы понаблюдать за входом, закуривает, присев на край окна. В этот час его примут за туриста, гуляющего по Монмартру и остановившегося передохнуть. Группы немцев и китайцев, задирая головы, то и дело проходят по улице вверх и вниз. Самый туристический сезон.

Первые участники начали подходить один за другим уже без четверти семь. Он насчитал восемь, может быть, девять. За пару минут до семи мимо него проходят трое, направляясь к дому 6, и он следует за ними.

Зайдя внутрь, инспектор сразу понимает, что все здесь знают друг друга и новые лица, очевидно, появляются редко. Он идет к буфету, это просто доска, положенная на козлы, с кофе, чаем и сухим печеньем. Все смахивает на собрание анонимных алкоголиков в плохом американском сериале. Налив кофе, он всматривается в лица вокруг, потом достает телефон и начинает незаметно фотографировать участников, сосредоточенно глядя на экран с таким видом, будто отвечает на сообщение.

Стены зала украшает целое лоскутное одеяло из постеров. Здесь и репродукция «Тайной вечери», и реклама всевозможных паломничеств, уединенных мест для медитации и прочих загородных семинаров, портрет кардинала Себастьяна Агилара[29], подписанный одной из его цитат о «возможности излечиться от дефекта гомосексуальности», и наклейка «Torrents de vie – France»[30], к которой прилеплен листок с надписью от руки: Гомосексуальность не болезнь, но выбор, нелегкий для многих людей и могущий стать столь глубокой проблемой, что эти люди желают вернуться к гетеросексуальности. Чуть дальше несколько уцелевших афиш движения «Manif pour tous»[31] за термосами с кофе выделяются на фоне остальных слоганами и кричащими красками.

Когда участники начали рассаживаться, к инспектору через зал направился какой-то человек. Высокий блондин, лет тридцати, не больше, типичный сынок из хорошей семьи с приветливой улыбкой, он протянул руку, глядя на вновь прибывшего сквозь стекла очков в металлической оправе.

– Добрый вечер, мы незнакомы, вы, должно быть, новенький?

Не ожидая ответа, он продолжает:

– Я Рейнальд, как говорится, «пилот» этого момента слова.

Он рисует пальцем в воздухе кавычки.

– Да, я в первый раз. Мне рассказали о вас, и я решил прийти.

– Хорошо, это мужественный поступок. А как вы о нас узнали?

– От Вильяма, друга из Бельгии. Он расхваливал ваши собрания и очень советовал мне на них побывать. Он, кстати, передает вам привет!

– О… Вильям… Как он поживает? Давно от него ничего не слышно. Ну, идемте, мы начинаем. Добро пожаловать, присаживайтесь. Можно высказаться или просто слушать, как кому комфортнее.

До Ибанеза дошло, что он, кажется, лажанулся. Он не знает Вильяма в лицо и понимает, что тот вполне может быть сегодня в зале. Рейнальдс предложил всем представиться, прежде чем взять слово, и полицейский скрестил пальцы. Участники по очереди называют свои имена, и каждый говорит несколько слов о своей истории и причинах, которые привели его сюда. Их истории похожи одна на другую. Все они не те, кем им хотелось бы быть. Они предпочли бы иметь выбор.

Ибанезу повезло, ни одного Вильяма сегодня среди собравшихся нет. Когда подошла его очередь, он представился как Бруно, охранник из дальнего пригорода. С его мускулами и физиономией типичного полицейского должно прокатить.

Собрание продолжается два с лишним часа. Ибанез помалкивает и только слушает, пытаясь понять, кто все эти люди и почему они приходят сюда, а не на сеанс групповой терапии или в притон для геев в квартале Маре. Будь они гомосексуалами на деле или в фантазиях, все живут с чувством вины, и Бог, судя по всему, играет в этом немаловажную роль. Ясно, здесь ищут Его как решение проблемы, но по ходу дебатов Ибанез говорит себе, что, в конечном счете, Бога, очевидно, следует отнести скорее к причинам недуга, чем к средствам исцеления. В каждой из этих голов идет война нравственных категорий. Мужчина ли, женщина ли, истина, которую им вдолбили с детства, и та, с которой приходится изо дня в день жить их телу, постоянно вступают в противоречие, и нет возможности их примирить. Когда нутро говорит лево, голова, отец, мать, папа римский и вся Святая Троица говорят «право».

Речь идет о духовных практиках, семинарах по возвращению в лоно, о восстановлении истинно мужского и истинно женского начал, о здоровой гетеросексуальности зрелого христианского духа и о теории врожденного, все это пересыпано завуалированным антисемитизмом и более откровенными выпадами против ислама. Ибанез чувствует себя зрителем отвратительного перформанса, абсурдности и карикатурности которого, похоже, не видит никто, кроме него.

Он отчетливо слышит боль, страдание, но не может понять, почему то, как каждый распоряжается своей задницей, должно волновать кого бы то ни было в епископате или даже в Ватикане. Он цыган по рождению и католик по воспитанию, но то, что происходит, когда гасят свет, касается, по его мнению, только непосредственных участников.