страну. Христианская «пагубная вера», говорилось в его декрете, учит людей «возражать правительственным постановлениям, клеветать на синто, порочить истинный закон, разрушать справедливость, искажать добродетель»{14}. Многие проповедники проигнорировали требование сёгуна и тайно продолжали свою прозилитскую деятельность. Сёгунат ответил на неповиновение жестокой казнью в 1622 г. в Нагасаки пятидесяти пяти христиан. По всей Японии развернулась охота за католическими священниками и их последователями. За время борьбы с «католической угрозой», длившейся до конца 30-х гг. XVII столетия, свою смерть нашли четыре тысячи верующих. Христианство сохранилось лишь в небольших сельских поселениях на острове Кюсю, вдали от зорких глаз сёгунских чиновников.

Иэмицу сделал преследование христиан частью всеобщего наступления на европейцев в Японии. С точки зрения третьего сёгуна, Запад и христианство были синонимами. Пропаганда иностранной религии представляла угрозу не только попыткам Токугава закрепить легитимность своей власти при помощи буддизма и синто. Она, как говорилось еще в декрете его деда, угрожала всем традициям японского народа. Не упускался из внимания и фактор торговли. Советники сёгуна постоянно напоминали ему, что в недалеком прошлом даймё юго-западных провинций использовали внешнюю торговлю для укрепления своего могущества. Кроме того, неконтролируемый торговый обмен истощает драгоценные резервы серебра и золота. В начале XVII в. в японских рудниках добывалось значительное количество серебра. Оно составляло, вероятно, около трети всей мировой добычи серебра за один год. В то же время португальские торговцы ежегодно вывозили на своих галеонах из Японии в Макао не менее двадцати тонн этого металла. Позднее один из иностранных очевидцев писал: «Если бы португальцы продолжали торговать с Японией на протяжении еще двадцати лет, то из этого Офира в Макао были бы вывезены такие сокровища и этот город наполнился бы таким количеством золота и серебра, какое было, по словам Священного Писания, в Иерусалиме во времена Соломона»{15}.

В результате с 1633 по 1639 г. сёгунат издал пять эдиктов, направленных на изоляцию страны от внешнего мира. Этими эдиктами полностью запрещалось христианство, японцам более не дозволялось предпринимать путешествия за границу, португальским кораблям закрывался доступ в японские порты, а внешняя торговля подвергалась жесткой регламентации. Когда португальцы послали из Макао посольство, надеясь восстановить свои торговые привилегии, сёгунат приказал «предать корабль огню, а главных посланников казнить вместе с их спутниками, чтобы ничего не осталось от этого предвестника зла»{16}. Шестой эдикт, изданный в 1641 г., предписывал голландцам появляться только на Деджиме — искусственном острове, насыпанном посреди залива Нагасаки. Фактически он позволял вести торговые операции на территории Японии только голландским и китайским купцам.

Кроме китайцев и голландцев единственными иностранцами, которым дозволялось посещать страну в период Токугава, были участники дипломатических миссий, периодически посылавшихся в Японию королями Кореи и полузависимыми правителями островов Рюкю. В 1607 г. Иэясу согласился нормализовать отношения с Сеулом, и корейский монарх пообещал при удобных случаях направлять в Эдо своих посланников. Что касается островов Рюкю, то они в начале новой эпохи фактически попали в зависимость от Японии. С XIV в. на островах правила династия Со, однако в 1609 г. архипелаг был завоеван даймё провинции Сацума, отряд которого насчитывал всего пятьдесят самураев. Договор, заключенный в 1611 г., номинально сохранял автономию этого небольшого государства. Однако в реальности контроль за островами осуществлял дом Симазу, которому принадлежало владение Сацума. В период между 1634 и 1806 гг. монархи династии Со пятнадцать раз направляли посольства в Эдо, чтобы засвидетельствовать свою покорность даймё Симазу и сёгунату Токугава.

Эдикты 30-х гг. и договоры с Кореей и островами Рюкю еще более укрепили позиции сёгуната. Сёгуны Минамото и Асикага объявлялись защитниками страны. Токугава пошли дальше. Они присвоили себе исключительное право формировать внешнюю политику Японии. Символично, что сёгунат для того, чтобы подняться на вершину власти, использовал ритуал перемещения. Большинство кортежей иностранных послов даже не останавливались в Киото, чтобы засвидетельствовать свое почтение Небесному Владыке. И наоборот, их прибытие в Эдо считалось большим событием. Оно сопровождалось пышными церемониями, исполнением классической музыки, парадом конных лучников и демонстрацией военного мастерства. Символичными были и подарки. Корейские посланники преподносили сёгуну рулоны шелка, женьшень, кувшины, наполненные медом, а также шкуры тигров, убитых в горах Кореи.

Более того, между 1636 и 1655 гг. в ряде случаев многие иностранные делегации из Кореи и с островов Рюкю направлялись в Никко, считая Иэясу универсальным божеством, могущество которого распространяется даже за пределы Японии. Это представление получило материальное воплощение в 1643 г., когда король Кореи прислал в Никко большой бронзовый колокол. Надпись на нем прославляла величие Иэясу: «Зал религиозных действ в Никко был построен для Тёсё Дай Гонгена, Божественного Воплощения Будды. Обладая безграничными заслугами и доблестью, Божественное Воплощение получает безграничную благодарность. Сыновняя почтительность, свойственная его деятельности и распространяющаяся повсеместно, прославляет деяния этого предка. Наш король прослышал об этом и, пребывая в радости, приказал отлить этот колокол»{17}. По правую сторону от ворот Ёмей была сооружена колокольня, где каждый даймё, каждый императорский посланник, совершавший паломничество в Никко, мог прочитать об этом подношении всесокрушающему величию сёгуната Токугава.

Начиная с 1633 г. представители голландской торговой миссии, обосновавшейся в Нагасаки, также раз в год наносили визит в Эдо. Сёгун вовсе не собирался рассматривать этих визитеров как высокопоставленных лиц. С высоты своего положения он предпочитал с вопиющей грубостью обращаться с пришельцами. Один из участников голландской делегации, посетивший Эдо в 1691 г., писал, что они ожидали «целый час, пока сёгун не занял своего места в зале для аудиенций»{18}. Наконец иностранцам приказали предстать перед сёгуном. Там, по словам одного из них, «все мы должны были продемонстрировать свою покорность на японский манер: коснуться лбами земли и в таком положении ползти по направлению» к правителю. А затем «начинался фарс». Задав «несколько вопросов, полностью лишенных смысла», сёгун требовал от гостей «снять наши каппы, или церемониальные одеяния, и рассесться так, чтобы он мог осмотреть нас. Затем он снова приказал нам подняться, пройтись перед ним, сказать друг другу комплименты, потанцевать, попрыгать, поизображать из себя пьяных, поговорить по-японски, прочитать что-нибудь на голландском языке, порисовать, спеть, надеть, а затем вновь снять свои костюмы». Наконец, возмущенно отмечает один молодой голландец, «я должен был сопроводить свой танец любовной песенкой на верхненемецком языке».

Возможность диктовать внешнюю политику пополнила и без того длинный список прерогатив сёгуната Токугава. За первую половину XVII в. новый режим в Эдо поставил Небесного Владыку и его двор в зависимость от своих желаний, подчинил буддийскую элиту светской дисциплине и приручил даймё. Принудив провинциальных владык участвовать в системе чередующегося присутствия и получив право говорить