От фурм инженеры и мастера шли к будке газовщика. Молча обходили приборы, подолгу задерживаясь возле них, словно никогда не видывали. Приборы подтверждали, что печь работает нормально. Лица доменщиков начали светлеть. Первым заговорил Задоров:

— А идет ведь, Михаил Григорьевич.

— Куда же ей деваться. Но все еще может быть. Домна, товарищи, добра, но и коварна. Она, может, сразу и не скажет, а потом надсмеется… Всякое бывает. А пока дело идет. Вон, смотрите, термопары уже показывают понижение температуры кладки. Так и должно быть, — сдержанно радуется начальник цеха. — Это хорошо! Пусть газ шихту греет, а не стенки печи.

— Вот так бы и шла все время, — тихо, будто про себя, сказал Степан. — Ладно обмозговали.

— Пойдет, дорогой, пойдет! — Бугров хотел даже похлопать по плечу мастера, но вспомнив, что они на рабочем месте и кругом люди, раздумал. Он только сжал руку Задорова повыше локтя и направился к выходу, наказывая: — Если что — звоните.

Домна гудела.

Шерабурко по-прежнему молчал. Он все еще не верил, сомневался, но молчал. И домой не уходил. Несколько раз порывался, да все… Только, было, запахнул полушубок, натянул шапку поглубже — заговорил Задоров, потом начальник цеха. И Шерабурко опять останавливался. Те радостно переговаривались, толкались у стола, а он еще раз подошел к приборам. «Неужели удалось?.. Значит, Степан победил? Вон как ликует… Греет сильнее, то правда, но ведь руда на периферии, это… Однако же приборы не врут — все нормально. И стенки печи теперь гореть не будут, домна дольше проживет без ремонта, а это же — миллионы!..

Ну и пройдоха ты, Степан. Снизу газку поддал, а сверху придержал его — работай, плавь руду. Хитер!.. О, как улыбается, доволен. Еще бы, на глазах начальства… Теперь опять на всех собраниях и совещаниях… Молодец, умеешь!..»

Он решил подойти к Степану и при всех пожать ему руку, чтобы люди не подумали ничего плохого. И уже повернулся к столу, посмотрел в глаза Степана, они блестели от счастья. «Радуешься!.. А, может быть, рано еще? Вдруг печь закапризничает да еще «козелка» даст? Тогда и надо мной посмеются: «О, старый, а ты ведь тоже…» Нет уж, лучше подождем. Домна, что женщина…»

И Шерабурко ждал. Сходил в столовую, пообедал и снова — сюда. Молча шагал вокруг доменной печи, посматривал в фурмы, прислушивался. В голове металось множество мыслей! Досадно было, что не он внес это уж не очень-то, с его точки зрения, «мудрое» предложение; он злился на печь, что она так легко поддалась Степану, и втайне все еще надеялся, что домна «сорвется»… Хорошо бы в эту минуту здесь быть, вот здесь, чтобы подойти к Степану, спросить: «Ну, что?.. Какова наша практика?..»

Когда начальник цеха ушел, Степан Задоров почувствовал себя свободнее: начальство есть начальство, а тут уж сам хозяин. И он, сверкая глазами, заговорил:

— Ну, Кирилл Афанасьевич, дело-то ведь идет. Теперь можно и дутья добавить. Пусть гудит.

— Смотри не прогуди. Я думаю тут вот еще… Ну, да поживем — увидим. Пойду. Две смены отстоял… Старуха, небось, заждалась.

Ушел, так и не сказав, в чем сомневался, что скрывалось по его «тут вот еще…»

А опасался он не зря. Перед концом смены, просматривая приборы, Степан увидел, что температура уходящего газа опять повысилась. Это встревожило Задорова. «Улицу отапливать не к чему», — вспомнил он слова старого мастера. Правда, опасного пока еще ничего не было, но все же…

Присев к столу, он быстро нарисовал профиль домны и стал над ним колдовать: то карандашом уплотнял шихту, то разрыхлял ее, вспоминал разные случаи «продувов», о которых говорили еще в институте и здесь в цехе, на рапортах.

По графику пришло время выпускать чугун. Степан сунул записную книжку в карман и направился к печи. Какой мастер не захочет посмотреть, как идет изготовленная им продукция, да еще опытная, созданная по новой технологии! Каков чугун, много ли его?

Паровоз с грохотом подкатил ковши и нетерпеливо прокричал: «Давай, да-а-вай!..» Горновые пробурили летку, чугун огненным потоком вырвался из заточения и, виляя по канаве, излучая нестерпимый жар, озаряя стены и перекрытия, помчался вниз, к ковшам, словно боясь, как бы кто не занял его место.

Бежит чугун, злится, простреливает воздух огненными стрелами, на концах которых вспыхивают, взрываются и мгновенно исчезают маленькие звездочки. А Степан Задоров, забыв на минуту о своих тревогах, любуется стремительным бегом огненного чугуна, и кажется ему, что этому солнечному металлу, действительно, очень некогда, что спешит убежать отсюда в мартены, затем — на прокатные станы, чтобы преобразиться в различные швеллеры, полосы, уголки, тонкие поющие листы…

Станки, машины, аппараты… Они пашут землю и убирают хлеб, добывают из-под земли нефть и роют каналы, стригут овец и уносят нас к звездам… И где только не служит человеку металл! Милый ты наш кормилец, чугунок-чугунище…

Когда летку закрыли, на площадке сразу стемнело. Степан очнулся от раздумий, поговорил с горновым и пошел в будку. Долго смотрел на вздрагивающие стрелки приборов. Смотрел и думал…

В верхней части домны, на колошнике, четыре огромные трубы, по которым уходит из печи газ. Вот в них была очень высокая температура, она-то и волновала Степана.

Сдав смену, Задоров ушел домой, но долго отдыхать ему не пришлось: позвонили с работы, что обнаружился продув, и пришлось снова бежать на домну.

Да, приборы не обманывали. Кладка еще больше похолодела — хорошо, но газы покидали печь раскаленными — плохо. Было ясно, что газы уходили через центр шихтового столба.

«Что делать?.. Перегрузили периферию? Пожалуй, да. Края сильно уплотнили рудой, а середина рыхлая — кокс… Газ бросился сюда… Об этом как-то не подумал… Газ, газ!.. И чтоб тебе мелкими струйками, не торопясь, снизу вверх постепенно пробираться меж кусков шихты, отдавая ей тепло, так нет… Теперь, наверное, летишь со свистом, как по трубе. А, может, и… не влезешь в тебя, чертовка: все за бронированной стеной».

Вытирая с лица пот, Степан пошел к фурмам. И тут обнаружился еще один плохой симптом: перед фурмами, в вихрях раскаленного воздуха, плясали, мельтешили темные кусочки. «Э, дорогой, это же несгоревший кокс!.. Значит, шихта непереработанной в горн проходит, значит, печь холодеет!.. Это — начало катастрофы: шихта постепенно остывает, «налипает» на стенки, а потом — подвисание, «козел»… Останавливай печь! Позор!.. За такое не осуждать, а судить!..»

Он вбежал в будку газовщика, схватился за телефон, чтобы позвонить начальнику цеха, но тут же положил трубку на рычаг и сильно прижал ее — лежи! «Трудно будет — беги назад…» Нет, ты сам сначала… Ах,