полной растерянности. Чем больше он пытался, заикаясь от волнения, приблизиться к ней, тем дальше она отстранялась. А если он слишком настаивал или проявлял признаки озабоченности, она удалялась к себе в комнаты и не показывалась, пока он не оставлял ее в покое на несколько дней. После очередной такой попытки — он пришел с новыми книгами и предложил почитать ей — Хелен не выходила дольше обычного. Сок возле ее двери оставался нетронутым. На мольбы служанок она не отвечала. Изнутри были слышны ее шаги и шелест бумаги.

После того как Хелен не принимала пищи двое суток, Бенджамин решил действовать. Он сказал ей через закрытую дверь, что взломает замок, если она сейчас же не откроет ему. Он услышал неуверенные шаги, и дверь приоткрылась. Бенджамин отступил на шаг, сраженный прежде всего запахом, а затем внешностью Хелен. Сквозь приторный букет множества духов просачивался запах разложения. Заморгав от неожиданности, Бенджамин не сразу заметил в полумраке комнаты кровь на руках и груди Хелен. Ему не пришлось гадать, откуда взялись раны. Хелен, стоя с изможденно-отстраненным видом, непрестанно расчесывала кровоточившие нарывы. По шее у нее поднималась жуткая экзема, а челюсть поразил красный лишай.

Это сломило дух Бенджамина. Только теперь, увидев эту заразу на теле жены, он понял, что должно было твориться у нее внутри. Удалившись к себе в кабинет, он плакал в одиночестве.

Он решил, что лучше всего будет поговорить с миссис Бревурт, чтобы она сравнила состояние дочери с состоянием мужа, и таким образом определить, носит ли заболевание Хелен наследственный характер.

Мать и дочь за прошедшие годы отдалились друг от друга. После того как Хелен узнала об исчезновении отца, она перестала подлаживаться под бурную жизнь миссис Бревурт. Она редко бывала у матери и никогда не звала ее к себе. Хелен предпочитала созваниваться с ней примерно раз в неделю, и миссис Бревурт всегда беззаботно щебетала и рассказывала курьезные случаи. Но сама никогда не звонила первой, и в какой-то момент Хелен решила для интереса проверить, когда мать соскучится по ней. Ей пришлось ждать почти год. Миссис Бревурт позвонила ей не просто так, а чтобы поведать в мельчайших подробностях, то и дело заходясь хихиканьем, о розыгрыше, какой она с подругами устроила одной модистке. Тем не менее на этот раз, когда ей позвонил Бенджамин и рассказал, что происходит у них дома, она приняла скорбный тон, решила, что должна немедленно увидеть дочь, и не желала слушать, что ее присутствие может усугубить состояние Хелен. Отмахнувшись от опасений Бенджамина, она повесила трубку и через несколько минут стучала в парадную дверь Расков, опьяненная драматизмом ситуации и явно довольная своим взволнованным и запыхавшимся видом.

Бенджамин еще раз выразил сомнение в целесообразности такого переживания для Хелен — он лишь хотел описать миссис Бревурт ее симптомы и понять, не похожи ли они на заболевание ее мужа. Миссис Бревурт пропустила его слова мимо ушей, вошла в дом и, не сняв ни пальто, ни шляпы, стремительно поднялась по лестнице и направилась к комнатам дочери. Бенджамин плелся за ней. Не сочтя нужным постучаться, миссис Бревурт распахнула дверь и застыла на пороге вместе с Бенджамином. Они были потрясены увиденным.

Хелен стояла посреди комнаты, лицом к двери. Было нечто царственное в греческой простоте ее ночной рубашки, нечто воинственное в ее растрепанных волосах и шрамах, нечто ангельское в ее невозмутимом спокойствии.

Через секунду она шагнула к ним, глядя на свое отражение в глазах матери, и протянула ей лист бумаги. Первым делом миссис Бревурт обратила внимание на свежие чернила, запачкавшие ей лайковые перчатки, а затем прочитала поспешно написанные строчки.

Я учуяла тебя издалека.

И вот ты тут как тут.

Ты депонируешь меня в Швейцарию.

Медико-механический институт.

ЧЕТЫРЕ

Хелен действительно попала в Медико-механический институт, но ее мать не имела никакого отношения ни к переговорам о ее приеме, ни к перемещению в Швейцарию. Да что там, увидев дочь в таком жалком состоянии, она бросилась вон из дома и больше ни разу не показывалась — она сказала Бенджамину со слезами на глазах, что ее сердце не вынесет такого, что это слишком для нее.

Это Бенджамин взял на себя все хлопоты. Сначала он подумал, что просьба Хелен направить ее в Бад-Пфеферс объяснялась внезапным появлением матери, вероятно, обострившим боль от потери отца из-за той же болезни, которая теперь покушалась на нее. Он также подозревал, что Хелен написала это, чтобы напугать миссис Бревурт, и ей это, надо признать, удалось. Но в течение последующих недель Хелен оставалась непреклонной в своем решении. Только в Бад-Пфеферсе она обретет покой и — она была в этом уверена — излечится.

Бенджамин со своими берлинскими сотрудниками из «Фармацевтики Хабера» провел всестороннее изучение института — от его финансовых отчетов и инфраструктуры до послужного списка каждого сотрудника и досье его пациентов. И если сначала он думал, что поместит туда Хелен ненадолго, лишь бы удовлетворить ее причуду (хотя втайне лелеял робкую надежду, что его жена чудесным образом исцелится, испытав потрясение от пребывания в таком печально значимом для нее месте), то, ознакомившись с отчетом Хабера, он стал считать, что Бад-Пфеферс мог в самом деле оказаться подходящим местом.

Доктор Балли — директор, принявший когда-то отца Хелен, — умер лет через пять после войны, и теперь этим учреждением руководил доктор Хельмут Фрам. Согласно докладчикам Бенджамина, под руководством доктора Фрама институт заработал превосходную репутацию в области лечения психических заболеваний, в особенности нервных расстройств: различных форм неврозов, фобий, острых форм меланхолии и тому подобного. До войны клиника была скорее курортом, с туманным, довольно расплывчатым подходом к лечению нервных заболеваний, который основывался на отдыхе и водных процедурах. Теперь, однако, там предлагали более серьезные клинические методы и проводили передовое исследование психиатрического применения солей лития, за которым «Фармацевтика Хабера» следила с большим интересом. Репутация доктора Фрама была в целом безупречной, а описания его современных методов и направлений фармакологических исследований можно было найти во многих статьях, опубликованных доктором по-немецки, в ряде рецензируемых медицинских журналов, номера которых прилагались к отчету. Короче говоря, информаторы Бенджамина заключали, что Медико-механический институт заслуживал всяческого доверия. Впрочем, они не одобряли легкого психоаналитического уклона доктора Фрама и осмеливались рекомендовать вместо него доктора Ладисласа Афтуса из Берлина, с работой которого были знакомы не понаслышке. Доктор Афтус разрабатывал новый многообещающий препарат для «Фармацевтики Хабера»,