– О, дайте мне подушку и накройте меня, мне так холодно.

Тут я увидела, как мисс Груп садится на нее, проводит холодными руками по лицу старой женщины и засовывает их в вырез ее платья. В ответ на крики старушки она злобно смеялась, как и другие санитарки, и повторяла свой жестокий поступок. В тот день старую женщину перевели в другую палату.

Мисс Тилли Майард жестоко страдала от холода. Как-то утром она села на лавку рядом со мной, мертвенно-бледная от стужи. Ее конечности тряслись, а зубы стучали. Я обратилась к укутанным в пальто трем санитаркам, сидевшим за столом в центре комнаты:

– Жестоко сажать людей под замок и морозить их.

Они ответили, что на ней столько же одежды, сколько на всех, и больше она не получит. Именно в этот момент с мисс Майард случился припадок, перепугавший всех пациенток. Мисс Невилл подхватила ее и обняла, хотя сиделки грубо сказали:

– Пусть валится на пол, получит урок.

Мисс Невилл сказала им, что она думает об их поведении, а вслед за тем мне приказали явиться в кабинет.

Как только я туда вошла, появился главный смотритель Дент, и я рассказала ему, как все мы страдаем от холода и в каком состоянии мисс Майард. Без сомнений, я говорила бессвязно, потому что я поведала о состоянии пищи, об обхождении санитарок и их отказе выдать нам больше одежды, о состоянии мисс Майард и о словах санитарок, что, раз лечебница – общественное учреждение, мы не можем рассчитывать даже на простую доброту. Заверив его, что я не нуждаюсь в медицинской помощи, я велела ему идти к мисс Майард. Так он и сделал. От мисс Невилл и других пациенток я узнала, что случилось вслед за тем. Мисс Майард по-прежнему была без чувств, и он грубо ухватил ее между бровей или где-то рядом и щипал, пока ее лицо не побагровело от прилива крови к голове и она не очнулась. Весь день после этого ее мучила ужасная головная боль, и с тех пор ей стало хуже.

Безумна? Да, безумна; и глядя, как совершенно здравый еще недавно рассудок медленно погружается в безумие, я втайне проклинала докторов, санитарок и все общественные учреждения. Возможно, кто-нибудь скажет, что она уже была сумасшедшей за некоторое время до помещения в лечебницу. Но даже если так – разве в такое место нужно отправлять выздоравливающую женщину, чтобы ее окунали в ледяную ванну, лишали теплой одежды и кормили чудовищной пищей?

Тем утром у меня состоялся долгий разговор с доктором Ингрэмом, помощником главного смотрителя лечебницы. По моим наблюдениям, он был добр к тем несчастным, которые оказались в его ведении. Я снова стала жаловаться на холод, и он вызвал в кабинет мисс Грэди и приказал ей выдать пациентам больше одежды. Мисс Грэди сказала, что, если я возьму за привычку жаловаться, мне это даром не пройдет, она меня предупреждала.

Ко мне приходило множество посетителей, искавших пропавших девушек. Однажды мисс Грэди закричала в дверь из коридора:

– Нелли Браун, вас спрашивают.

Я отправилась в приемную в конце коридора: там сидел джентльмен, близко знавший меня многие годы. По тому, как он внезапно побледнел и потерял дар речи, я поняла, что он совершенно не ожидал меня увидеть и испытал ужасное потрясение. В одну секунду я приняла решение, что, если он разоблачит меня как Нелли Блай, я стану утверждать, что никогда не видела этого человека. Однако прежде я решила попытать удачу. Мисс Грэди стояла в двух шагах от меня; я поспешно шепнула, полагаясь больше на чувство, чем на изящество выражений:

– Не сдавайте меня.

По выражению его глаз я увидела, что он меня понял, и сказала мисс Грэди:

– Я не знаю этого человека.

– Вы знаете ее? – спросила мисс Грэди.

– Нет, это не та молодая леди, которую я разыскиваю, – сказал он сдавленным голосом.

– Раз вы ее не знаете, вам нельзя здесь оставаться, – сказала она и повела его к двери. Меня охватил страх, что он решил, будто меня отправили сюда по какой-то ошибке, расскажет об этом моим друзьям и попытается меня вызволить. Поэтому я дождалась, пока мисс Грэди отопрет дверь. Я знала, что ей придется запереть ее перед уходом, и пока она будет занята этим, у меня будет возможность поговорить с ним, поэтому я окликнула его:

– Минутку, сеньор.

Он обернулся, и я громко спросила:

– Вы говорите по-испански, сеньор? – а затем прошептала: – Все в порядке. Я работаю над статьей. Помалкивайте.

– Нет, – ответил он особым тоном, означавшим, как я поняла, что он сохранит мой секрет.

Свободные люди не могут себе представить, как долго тянутся дни в лечебнице. Они кажутся бесконечными, и мы радовались любому событию, которое давало нам пищу для мыслей и разговоров. Там нечего читать, а единственная неистощимая тема для обсуждения – фантазии о всей той изысканной пище, которую пациентки съедят, когда выйдут на свободу. Мы в волнении ожидали часа, когда прибывал паром, чтобы узнать, не пополнит ли он наши ряды новыми несчастными. Когда они прибывали и их приводили в приемную, пациентки между собой изъявляли сочувствие к ним и торопились оказать им маленькие знаки внимания. Всех вновь поступающих приводили именно в шестой коридор, так что все они проходили у нас перед глазами.

Вскоре после моего прибытия привели девушку по имени Урена Литтл-Пейдж. Она была слабоумной от рождения, и ее больным местом был (как и у многих разумных женщин) ее возраст. Она утверждала, что ей восемнадцать лет, и очень сердилась, если ей противоречили. Санитарки вскоре обнаружили это и стали ее дразнить.

– Урена, – говорила мисс Грэди, – доктора говорят, что вам не восемнадцать, а тридцать три, – и остальные санитарки смеялись. Они продолжали в том же духе, пока бедное создание не начинало кричать и плакать, говоря, что она хочет домой и что все скверно обращаются с ней. Вволю поразвлекшись таким образом на ее счет и доведя до слез, они начали бранить ее и велели ей замолчать. Она впадала во все большую истерику с каждой секундой, и тогда они набросились на нее, осыпали пощечинами и стали сильно бить по голове. От этого бедное создание заплакало еще сильнее, поэтому они стали ее душить. Именно так – по-настоящему душить ее. Потом ее оттащили в чулан, и я услышала, как ее крики ужаса превращаются в сдавленные хрипы. Спустя несколько часов она вернулась в приемную, и я отчетливо видела отпечатки их пальцев, не сходившие с ее горла весь день.

Эта расправа, по-видимому, разожгла в них охоту к новым. Они вернулись в приемную и схватили старую седоволосую женщину, которую называли то миссис Грэди, то миссис О’Кифи. Она была безумна и почти непрерывно разговаривала сама с собой и с окружающими. Она никогда не говорила слишком громко, и во время, о котором идет речь, безобидно бормотала себе под нос. Они схватили ее, и у меня сжалось сердце, когда она крикнула:

– Ради бога, леди, не позволяйте им меня бить.

– Заткнись, шалава! – сказала мисс Грэди, схватила женщину за седые волосы и потащила вон из комнаты под мольбы и пронзительные крики. Ее тоже отвели в чулан, где ее крики становились все тише и тише, пока не смолкли совсем.