это я это устроил и все завязано вместе, миф дождливой ночи, Мастер Псих, Разбитая Дорога, возвращаясь назад в 1949-й и 1950-й и все вещи великолепны замечательны “Маска” старых корок истории» – (вот мое чувство и я вхожу) и сажусь с ними и пью дальше – отправившись потом втроем в «13 Патер» на лесбийскую точку по Коламбусу, Кармоди, улетевший, оставил нас кайфовать и мы сидели там, дальнейшее пиво, ужас невыразимый ужас меня самого внезапно обнаружившего в себе нечто вроде возможно Уильяма Блейка или Полоумной Джейн или вообще Кристофера Смарта алкогольное унижение хватая и целуя руку Ариала и восклицая «О Ариал дорогуша – ты будешь – ты так знаменит – ты писал так хорошо – я помню тебя – что – » что бы там ни было а теперь невспоминаемо и пьяный угар, и вот он такой хорошо известный и совершенно очевидно гомосексуальный чистой воды, мой ревущий мозг – мы идем к нему в номер в каком-то отеле – Я просыпаюсь утром на тахте, наполненный первым ужасным признанием факта: «Я не вернулся к Марду вообще» поэтому в такси которое он для меня берет – я прошу пятьдесят центов но он дает мне доллар со словами «Ты мне должен доллар» и я вылетаю наружу и быстро иду под горячим солнцем лицо все разломано от кира и врываюсь к ней в Небесный переулок как раз когда она одевается идти к врачу. – Ах грустная Марду с темными глазками глядящими с болью и прождала всю ночь в темной постели и пьянющий мужик ухмыляется ей и я помчался вниз фактически сразу же за двумя банками пива чтобы прийти в себя («Оттащить страшных гончих перехмура» сказал бы Старый Бык Баллон), поэтому пока она омывалась перед тем как выйти я вопил и куролесил – уснул, чтоб спать и ждать ее возвращения, которое случилось в конце дня а просыпаясь слышал лишь крик чистых детей в закоулках внизу – ужас ужас, и решив: «Напишу-ка сразу письмо Лавалине», приложив к нему доллар и извиняясь за то что так надрался и вел себя так что ввел его в заблуждение – Марду вернулась, никаких упреков, только несколько чуть позже, и дни катятся и минуют и все-таки она прощает меня достаточно или смиренна достаточно в хвосте падения моей звезды фактически чтобы написать мне, пару ночей спустя, вот это письмо:

ДОРОГОЙ БЭБИ,

Правда же хорошо знать что зима подходит —

поскольку мы так много жаловались на жару а теперь жара спала, воцарилась прохлада, ее чуешь в сером воздушном стоке Небесного переулка и в том как выглядит небо и ночи посверкивают волнисто ярче в уличных фонарях —

– и что жизнь станет немножко поспокойнее – и ты будешь дома писать и хорошо кушать и мы будем проводить приятные ночи обернутые друг вокруг дружки – а ты сейчас дома отдохнувший и хорошо кушаешь потому что тебе не следует слишком грустить —

написано после одной ночи, в «Маске» с нею и только что прибывшим и будущим врагом Юрием былым близким братушкой я вдруг сказал «Мне до невозможности грустно и типа я умру, что нам делать?» а Юрий предложил «Позвони Сэму» что, в своей грусти, я и сделал, да так старательно, поскольку иначе он не обратил бы внимания будучи газетчиком и молодым папой и времени на приколы нет, но так старательно он принял нас, троицу, сразу же пригласив, из «Маски», к себе на квартиру на Русском холме, куда мы пошли, я напиваясь больше обычного, Сэм как всегда лупцуя меня и приговаривая «Беда с тобой, Перспье», и «У тебя на дне склада гнилые мешки», и «Вы кэнаки в натуре все похожи и я даже не верю что вы признаете это когда помирать станете» – Марду наблюдала развлекаясь, немножко пила, Сэм наконец, как всегда свалился мертвецки, но не всамделишне, пьяножелая, на низенький столик в фут высотой покрытый пепельницами нагроможденными на три дюйма и напитками и всякими кнюсями, тресь, его жена, с младенцем только что из колыбельки, вздыхая одними глазами – Юрий, который не пил а лишь наблюдал бусиноглазо, после того как сказал мне в первый же день по своем приезде: «Знаешь Перспье ты мне теперь в самом деле нравишься, мне в самом деле хочется с тобой теперь общаться», что мне и следовало подозревать, в нем, как составляющее новый вид зловещего интереса к невинности моих занятий, которые существовали под именем, Марду —

– потому что тебе не следует слишком грустить

это лишь милое замечание обронила Марду чье сердчишко разбить было очень легко про ту катастрофическую ужасную ночь – похожее на пример 2, тот что следовал за Лавалиной, ночь прекрасного мальчика фавна бывшего в постели с Мики за два года до этого на великой порочной дикой пьянке которую лично я организовал в те дни когда жил с Мики великолепной куколкой ревущей легендарной ночи, увидев его в «Маске», и будучи вместе с Фрэнком Кармоди и всеми остальными, дергая его за рубашку, настаивая чтобы он пошел за нами по другим барам, везде за нами ходил, Марду наконец в расплыве и реве ночи вопя на меня «Или он или я черт побери», поскольку подземная помимо своего романа с Перспье но на самом деле не всерьез (сама она обычно не пьяница а горькая пьяница теперь) – она ушла, я слышал как она сказала «У нас всё» но ни на миг не поверил в это и это было не так, она вернулась потом, я увидел ее вновь, мы покачались вместе, в очередной раз я был негодным мальчишкой и вновь как ни нелепо как педик, это снова меня обеспокоило проснувшись в сером Небесном переулке тем утром когда ревело пиво. – Вот признания человека, который не умеет пить. – И вот стало быть в ее письме говорилось:

потому что тебе не следует слишком грустить – и я чувствую себя лучше когда тебе хорошо —

прощая, забывая все это печальное безрассудство когда ей ничего больше не хочется: «Я не хочу идти никуда пить и напиваться со всякими твоими друзьями и продолжать ходить к Данте и видеть всех этих Жюльенов и всех остальных снова, я хочу чтобы мы остались тихо дома, послушали станцию КПФА и почитали или что-нибудь еще, или сходили в кино, бэби мне нравится в кино, на Маркет-стрит, мне правда нравятся фильмы». – «Но я терпеть не могу кино, жизнь интереснее!» (опять облом) – в ее милом письме дальше:

Я полна