Я не знаю на самом деле что я хотела сказать но я хочу чтобы у тебя появилось несколько слов от меня утром в эту среду

а почта принесла его только гораздо позже, после того как я ее уже увидел, письмо утратило следовательно свое плотное воздействие на которое была надежда

Мы как два зверька удирающие в темные теплые норки и переживающие нашу боль поодиночке

– в это мгновение моя тупая фантазия о нас двоих (после того как все пьяницы мне пьяночертеют и город осточертеет) и появилась, хижина посреди лесов на Миссисипи со мною, к чертям линчевателей, антипатии, поэтому я написал в ответ: «Я надеюсь ты под этой строчкой (зверьки в темные теплые норки) имела в виду ты окажешься той женщиной которая сможет в самом деле жить со мною в глубоком уединении лесов наконец и в то же время заполучить блистательные Парижи (вот оно) и стареть вместе со мной в моем особнячке мира» (вдруг видя себя этаким Уильямом Блейком с кроткой женою посреди Лондона ранним росистым утром, Крэбб Робинсон входит с какой-то еще граверной работой но Блейк блуждает в собственном видении Агнца за столом с остатками завтрака). – Ах прискорбная Марду и никогда ни мысли о том что бьется у тебя во лбу, который мне следует целовать, боль твоей собственной гордости, довольно XIX-векового романтического общего трепа – детали вот жизнь всего этого – (мужчина может вести себя глупо и превосходственно и изображать большую шишку XIX столетия доминирующую над женщиной но это ему не поможет когда дело близится к развязке – утрата которую дева вернет, она таится в ее глазах, ее будущая победа и сила – с его же губ мы не слышим ничего кроме «конечно же любви») – Ее заключительные слова прекрасный пастишпатисс, или пирожок, такого вот —

Напиши мне что-нибудь Пожалуйста Пусть У Тебя Все Будет Хорошо Твой Друк [описка] И моя л юбовь И Ох [над какими-то навсегда сокрытыми вымарками] [и множество крестиков означающих конечно поцелуи] И С Любовью К Тебе МАРДУ [подчеркнуто]

и самое жуткое, самое странное, центральнее всего – обведенное само по себе, слово, ПОЖАЛУЙСТА – ее последняя мольба о чем никто из нас и не подозревал – Я же ответил на это письмо тупой ерундою чушью собачьей что возникла во мне из гнева после инцидента с тачкой.

(А сегодня это письмо есть моя последняя надежда.)

Инцидент с тачкой начался, опять-таки как обычно, в «Маске» и у Данте, напиваясь, я зашел увидеть Марду с работы, мы были в пьянчужном настроении, почему-то мне вдруг захотелось выпить красного бургундского что пробовал с Фрэнком и Адамом и Юрием в предыдущее воскресенье – еще одним, и первым, достойным упоминания инцидентом, был – но вот где собака зарыта – СОН. Ох распроклятый сон! В котором видна ручная тачка, и все остальное напророченное. Это тоже после ночи сурового пьянства, ночи мальчика-фавна в красной рубашке – где все после разумеется говорили «Ты свалял дурака, Лео, у тебя и так уже на Пляже репутация гомика, дергающего всем известных пидаров за подолы рубашек». – «Но я же всего лишь хотел чтобы ты в него врубился». – «Все равно – (Адам) – на самом деле». – А Фрэнк: «Ты действительно зарабатываешь себе жуткую репутацию». – Я: «Мне плевать, помните 1948 год когда Сильвестр Штраус этот голубой композитор разозлился на меня за то что я не хотел идти с ним в постель потому что он прочел мой роман и подверг его, он орал на меня: “Я про тебя все знаю и про твою ужасную репутацию”. – “Что?” – “Ты и этот твой Сэм Веддер шляетесь по всему Пляжу, снимаете моряков и даете им ширево а он их заполучает только затем чтобы кусаться, я про вас все слышал”. – “Да где ты слышал эту фантастическую галиматью?” – ты знаешь эту историю, Фрэнк». – «Мог бы вообразить – (Фрэнк смеется) – что со всем тем что ты делаешь прямо здесь в “Маске”, пьяный, при всех, если б я тебя не знал то поклялся бы что ты самый психованный и крутой пинч на свете» (типичное кармодиевское высказывание) а Адам «Это в самом деле так» – После ночи мальчика в красной рубашке, пьянющий, я спал с Марду и у меня был страшнейший кошмар, хуже некуда, там были все, весь мир собрался вокруг нашей постели, мы лежали на ней и все происходило. Покойная Джейн была там, у нее большая бутыль токайского была припрятана в комоде у Марду для меня и она ее достала и нацедила мне здоровенный стакан и пролила из него много на постель (символ еще большего пьянства, грядущего вина) – и Фрэнк с нею – и Адам, который вышел за дверь на темную трагическую итальянскую улицу Телеграфного холма с тачкой, спустившись по хилой деревянной лесенке Шатова где подземные «врубались в старого еврейского патриарха только что из России» выполняющего какой-то ритуал с бочонками рыбьеглавых котов (рыбьи головы, в самый разгар жарких дней Марду держала рыбью голову для нашего сбрендившего приблудного котенка который был почти что человеком в своей настойчивости быть любимым его изгиб шеи и мурлыканье прямо в тебя, для него у нее была рыбья голова вонявшая так ужасно в почти безвоздушной ночи что я выкинул ее кусок в бочку внизу после того как сначала вышвырнул туда кусок склизких внутренностей на который в неведении наткнулся руками когда полез в темный ле́дник где лежал кусочек льда которым я хотел остудить свой сотерн, шлеп об большую мягкую массу, рыбьи кишки или рот, оставшиеся в леднике после того как с рыбой было покончено я их выкинул, кусок зацепился за пожарную лестницу и провисел там всю жаркую ночь и вот значит утром просыпаюсь а меня кусают гигантские здоровенные синие мухи слетевшиеся на рыбу, я весь голый а они кусаются как оголтелые, что меня достало, как доставали пушинки от подушки и я как-то увязал это с индейскостью Марду, рыбьи головы ужасно неряшливая разделка рыбы, она ощущала мое раздражение но смеялась, ах птичка) – тот тупичок, там, во сне, Адам, а в доме, взаправдашняя комната и постель Марду и я весь мир ревет вокруг нас, ошарашенно сидящих на задницах – Юрий тоже там, и когда я поворачиваю голову (после безымянных событий миллионносвернутых роев бабочек) вдруг он разлатывает Марду на кровати и извивается и обжимается яростно с нею – сначала я ничего не говорю – когда смотрю снова, они дальше-больше, я свирепею – начинаю просыпаться, как только бью