К тому времени, когда часы пробили десять, Эйприл уже перемерила темные костюмы, платья без рукавов, сияющие бальные наряды, меховые накидки и полагающиеся ко всему этому шляпки с дымной вуалью, от которой взгляд немедленно делается загадочным, чего невозможно добиться никакими тенями. Просто поразительно, как на ней сидит вся эта одежда — плотно, но не сковывая движений, лишь подчеркивая стройные бедра и небольшую упругую грудь.

Эйприл завалила кровать сшитыми на заказ нарядами из твида, шерсти, кашемира, шелка, атласа и громыхающими деревянными плечиками. Ей удалось собрать волосы в узел по моде начала сороковых, она закрепила прическу шпильками из фарфоровых баночек Лилиан. Эйприл наложила крем из собственных запасов, нарумянилась и напудрила симпатичное личико со вздернутым носом, после чего поддалась искушению и прыснула старинными духами из хрустального флакона на шею и на бледные запястья.

В туфлях на кубинском каблуке или в сверкающих серебристых босоножках, в зависимости от наряда — короткий костюм с приталенным пиджаком или бальное платье с прозрачной накидкой, — Эйприл вышагивала, скакала, кружилась, усаживалась в эффектную позу перед овальным зеркалом, спасенным из чулана, а грязно-коричневый интерьер бабушкиной спальни служил угрюмой декорацией ее представлению.

В тусклом свете нейлоновые чулки Лилиан поблескивали на стройных лодыжках Эйприл. Тонкие, словно паутина, и гладкие, словно стекло, они придавали ногам изящность, какой невозможно добиться с помощью подделок, продающихся в Америке. С ногтями, покрытыми кроваво-красным лаком, нарумяненными щеками и кукольным взглядом из-под накладных ресниц, которые нашлись в том же ящике, где и длинные оперные перчатки, Эйприл кружилась и танцевала джайв. Она перевоплотилась, двоюродная бабушка внезапно ожила — и в атмосфере вокруг, и внутри самой Эйприл.

Упиваясь этим действом, она не сознавала течения времени и уже не думала о том, что надо разобрать коробки и позвонить оценщикам антиквариата, позабыла о грядущих сложностях с продажей недвижимости. Эйприл выбросила из головы все, кроме настроений и образов прошлого, неожиданно заполнивших воображение и проливших свет на душу. Двоюродная бабушка и ее муж молча взирали с картины, которую Стивен повесил над заваленным вещами комодом.

Как это волнительно!.. В следующий миг Эйприл застыла на месте. Она выждала секунду и снова посмотрела через плечо, словно актриса в немом кино. В зеркале отражалось только ее лицо, искаженное испугом.

Быстрый промельк за спиной, рывок из сумрака. Неясные очертания кого-то длинного и тонкого, с красным пятном в том месте, где любой ожидал бы увидеть лицо.

Уловив стремительное движение в глади зеркала, Эйприл развернулась и попятилась, словно кошка, ожидающая удара.

Теперь Эйприл не увидела ничего — лишь отражение двух платяных шкафов по обе стороны от смятой постели. И еще себя, окаменевшую на месте и одинокую.

Эйприл перевела дух, к ней вернулось самообладание. Она выпрямилась, ощущая, как ледяные кристаллики холодят кожу, но затем все-таки тают. Эйприл проглотила комок в горле.

Ничего там не было. Из-за слабого света и грязных пятен на абажурах ей что-то померещилось в зеркале, но там не было ничего. Однако же Эйприл, чуть пошатываясь, прошла через комнату, поспешно выскочила в коридор, добежала до входной двери и там застыла, тяжело дыша.

Неужели в этом давно потонувшем в тишине месте, где только тени и хлам, все время прятался некто на тонких ногах? К лицу существа накрепко прилипло что-то красное — образ, способный родиться только в кошмаре.

Три пассажира, ехавшие с Сетом в автобусе, слышали, как тот разговаривает сам с собой. Они делали вид, будто не замечают мужчину, бормочущего себе под нос. Смутившись оттого, что его внутренний голос стал слышен, Сет перестал шептать и принялся рассматривать улицы за окном. Он попытался отвлечь разум от бессвязного мысленного диалога.

Что с ним происходит? Сложно сказать. Трудно вспомнить, каким он был до того, как все началось. Обычная человеческая жизнь стала казаться ему странной. Чуждой. Сет не знал, просветление это или же он просто лишился рассудка.

Лицо горело, кожа сделалась чрезмерно чувствительной. Каждое движение вызывало в суставах болезненный скрежет. Мышцы, будто вымоченные в кислоте, сердито огрызались на малейшее усилие. Пульсирующая головная боль заставляла его щуриться от яркого света, а по временам и вовсе закрывать глаза. И чем сильнее Сет удалялся от своей комнаты, тем хуже себя чувствовал. Внизу, на улицах, сидели нищие, выставив на холодный тротуар ноги, укрытые грязными белыми одеялами, но эти люди, по крайней мере, заслуживают спасения, заслуживают второго шанса, тогда как Сета все-таки ожидает неизбежная гибель, распад физический и ментальный. Именно так он себя ощущал. Долгая и запутанная цепочка разочарований, привычки, неудачные выборы и периоды рефлексии довели его до нынешнего состояния.

Теперь он никак не мог остановить поток мыслей, они неслись вскачь, постоянно меняя направление, и вспыхивали внезапно, словно пожар в душе. Создавалось впечатление, будто жалкие ошметки его прежнего «я» уцелели только для того, чтобы наблюдать за происходящей трансформацией.

Злясь на самого себя, Сет пытался понять, с чего он вдруг покинул «Зеленого человечка». Жар мешал ему забыться сном, и отдых свелся к нескольким часам беспамятства между сменами в Баррингтон-хаус. И каждый раз, когда он просыпался, оказывалось, что больное потное тело превратило постель в холодную вязкую лужу. Солнечный свет, проникавший сквозь тонкие шторы на окнах, больно бил по глазам, отчего Сет стонал, а потом плакал, прижимая подушку к лицу. Если же он сбрасывал одеяла, чтобы немного остыть, то быстро замерзал, и приходилось снова натягивать отсыревшую ткань на съежившееся тело. В итоге в три пополудни он поднялся, чтобы попить воды и проглотить обезболивающее. Наверное, именно в этот момент призрачное чувство долга, некая печальная пародия на протестантскую трудовую этику, заставило его одеться и отправиться на работу.

Но было здесь и что-то еще. Сет чувствовал себя едва ли не обязанным вернуться. Как будто его ждало какое-то важное дело, связанное с его странным сном и почему-то имеющее отношение к миссис Рот.

Выйдя из автобуса, Сет доковылял от угла Гайд-парка до Лаундес-сквер. Пот заливал лицо, он снова пропитал насквозь рубаху и джемпер на спине. Из пор выделялось столько липкой жидкости, что даже подкладка пальто успела отсыреть, пока Сет втащился на верхнюю ступеньку служебного входа. Каждый шаг отдавался взрывом в голове и ударом в нижней части спины, прерывистое дыхание больно клокотало в горячих легких, но он все равно накурился до тошноты.

— А-а-а, — простонал Сет, зажимая ладонями горящие уши, когда появился Петр.

— Ты не поверишь, что сегодня произошло. Теперь разразится большой скандал. Этот Джордж отправился «бомбить», когда должен был сидеть в здании. Не могу же я отвечать за весь дом, пока он пропадает где-то целую вечность…