– О, пардон! – сказал Макс, увидев парочку, обнимающуюся на подоконнике.

– Помоги! – с трудом выдавил из себя Эндрю. – Один я долго не удержу…

– Простите, но я убежденный противник насилия! – с достоинством сказал Смеловский. – Если ваша дама не хочет…

– Твою мать!!! – Эндрю коротко помянул наиболее любимую в народе даму и злобно гаркнул: – Нож со стола возьми! Или ножницы!

– Я…

Макс проморгался, увидел наконец привязанную к карнизу веревку, охнул и бросился хаотично ощупывать офисную мебель на предмет поиска режущего инструмента. Он напоролся на открытый нож для бумаги, порезался, выругался, запрыгнул на стол и с него, высоко вытянув руку, перерезал веревку над головой дамы, слабо трепещущей в крепких мужских объятиях видеодизайнера.

– Уф-ф-ф! – выдохнул Сушкин, без особой нежности роняя свою ношу на столешницу. – Ё-п-р-с-т…

– Ё-к-л-м-н, – согласился Макс.

Оба присели на подоконник, тяжело дыша и сердито глядя на мелко вздрагивающее тело, сброшенное на стол большой бугристой кучей, но через несколько секунд опомнились и дружно подскочили:

– Живая, нет?!

И дружно потянулись к капюшону. Под ним обнаружилось женское лицо, похожее на непропеченную сдобу – мягкое, рыхлое, забрызганное мелкими коричневыми веснушками. К хлебобулочному лицу прилагались бледные уши-вареники и пушистая пшеничная коса, похожая на растрепанный сноп. Толстая кисточка под пасторальным атласным бантом походила на волосяной помазок. Смеловский недолго думая цапнул эту кисточку и повозюкал ею по лицу женщины, словно размазывая сироп по пирогу. Несчастная слабо застонала, но глаза не открыла. Эндрю схватил телефонную трубку:

– Алле, «Скорая»?! У нас тут женщина повесилась!

– Что, довел бабу, гад? – ругнулся густой дамский бас на другом конце провода. – Где – тут-то?

Эндрю с безропотной покорностью голодающего, получившего благотворительный обед в китайском ресторанчике, проглотил «гада», назвал точный адрес офиса и спросил:

– А вы скоро приедете? Я ее из петли вынул, а что дальше с ней делать – не знаю!

– То-то, видать, бедняжка и повесилась, что не знаешь! – язвительно прокомментировала разговорчивая дежурная. – Бригада будет минут через десять, Незнайка! Встречай у подъезда!

На обратном пути из офиса таксист нам с Трошкиной попался лихой и безбашенный. Он пересекал двойную сплошную так часто, словно участвовал в соревнованиях по лыжному слалому, и не услышал нашей с Алкой возмущенной ругани лишь потому, что врубил на полную мощность бортовое радио.

– Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним! – неслось по волнам «Радио Ретро». – И отчаянно ворвемся прямо в снежную зарю!

– Р-р-рю-у! – подхалимски подпел Муслиму Магомаеву мой мобильник.

– Что?! – гаркнула я, не скрывая своих чувств.

Самым сильным из них было отчаянное нежелание врезаться как в снежную зарю, так и во встречный транспорт.

– Инка, у нас ЧП! – с отчаянием в голосе сказал Макс Смеловский.

– Опять ДТП? – думая о своем, спросила я в рифму.

Хотя какое ДТП могло случиться в нашем мирном рекламном офисе? Столкновение сонного пешехода Смеловского с неуправляемым креслом Михаила Брониславича?

– Хуже! – ответил Макс. – Тут какая-то корова…

Я вспомнила утренние шуточки на тему крупного рогатого скота, подавилась возмущенным возгласом, и это позволило Смеловскому беспрепятственно закончить фразу:

– …корова пришла, открыла дверь своим ключом, залезла на подоконник и повесилась!

Я отодвинулась от трубки и посмотрела на нее с изумлением. На продолжение дурацкой офисной шуточки это уже никак не тянуло! Но и предположить, что Макс говорит серьезно, я не могла. Нет, я, конечно, слышала о случаях коровьего бешенства, но неужели оно могло выразиться столь необычно?!

«Везде успевают коровы! Коровы – они будь здоровы!» – в некотором обалдении процитировал детский стишок мой внутренний голос.

– Я ей веревку перерезал, а Андрей сразу «Скорую» вызвал!

Я потрясла головой: веревка с коровой у меня еще как-то ассоциировалась, а вот «Скорая» вовсе нет. Или это была специальная ветеринарная неотложка?

– А я знаю, что в таких случаях врачи обязаны в милицию сообщать! – орал Смеловский, перекрикивая даже голосистого Магомаева. – И что же мне теперь делать? Я с милицией встречаться не хочу!

– Разворачивай машину! – велела я таксисту.

Он с готовностью заложил крутой вираж и всего через пять минут осадил тачку у крыльца здания НИИ Гипрогипредбед. Свет фар выхватил из темноты группу людей за невысокими елочками, пунктирно обозначающими границы территории института. Возня на клумбе выглядела очень подозрительно.

– Красота! Среди бегущих первых нет и отстающих! – бодро распевал сменивший Магомаева Высоцкий. – Бег на месте общепримиряющий!

Мне, однако, показалось, что за елками не мирятся, а воюют. Двое в черных кожанках прижали к стене третьего и работали локтями, как спринтеры.

– А ну заткни свою музыку! – невежливо скомандовала я таксисту, испугавшись, что под сенью хвойных получает тычки и тумаки мой невезучий друг Максим Смеловский, уже попавший в плен недружественной ему милиции.

– Кр-ра… – каркнул бард и затих.

В наступившей тишине послышался треск ветвей, удаляющийся топот, а затем жалобные всхлипы и стоны.

– Что тут происходит? – срывающимся голосом пискнула сердобольная Трошкина, первой выскакивая из машины.

За потревоженной елочкой, закрывая руками лицо, покачивался высокий гражданин в оранжевом лыжном костюме. Он был похож на гигантскую морковку, прихваченную зимним морозцем, – вялую, печально покривившуюся и совсем неаппетитную.

– Вше ха-ашо, – прошуршал этот несчастный корнеплод, заваливаясь назад.

– Инка, держи его! – всполошилась Алка.

Мы подхватили мужика с двух сторон под локти, растопыренные крылышками: он продолжал зажимать руками лицо. Сквозь пальцы капало черное, и я поняла, что лицо у бедняги разбито в кровь.

– Куда его? – Алка, согнувшаяся под тяжестью оранжевого тела, завертела головой.

Бывалый таксист, не желая встревать в неприятности, умчался, даже не спросив оплаты, а наших с Алкой слабых сил для транспортировки раненого было недостаточно, поэтому мы посадили морковного мужика на обледеневшие ступеньки, заботливо подсунув ему под зад шипастый резиновый коврик для чистки обуви. Трошкина – прирожденная сестрица милосердия – опустилась рядом с пострадавшим, положив под себя свой портфельчик.

– Так и сидите, – одобрила я, без промедления взлетая по ступенькам. – «Скорая» уже едет! За коровками, за морковками… Пал Сергеич, пустите меня!