– расширить слуховое окно;

– настелить поверх рубероида двухдюймовые доски;

– заменить семь обгоревших досок ската свежими;

– сесть возле окна и…

Все это он обязательно сделает, когда придет время. Даже то, что забыл.

Каждый вечер, улегшись в постель и терпеливо дождавшись, когда мамочка перестанет шурудить за стеной, Жмых переносил себя на отремонтированный чердак и пытался вспомнить, что ему следует сделать, сидя у засиженного звездами окна. Каждый день Жмых поднимался на чердак, чтобы узнать, пришло ли время – или надо подождать еще.

Весной и летом нужное время было так далеко, что Жмых не понимал, сколько же именно ему придется ждать, годы или месяцы. Входя – утром ли, вечером – в чердак, Жмых вдыхал запах застарелой гари, и ему делалось радостно и одновременно тоскливо. Он подходил к слуховому окошку, которое всегда показывало дождь, и осторожно прикасался пальцами к грязному стеклу. Он стоял на том самом месте, где когда-нибудь станет сидеть и что-то делать. Что-то очень важное, забытое сейчас, но должное непременно вспомниться. Иногда Жмых садился на рубероид и, обхватив колени руками, пересчитывал обгорелые доски ската.

– Семь, – говорил Жмых вслух, и чердак обдувал его лицо легким сквозняком, появлявшимся и исчезавшим сразу вдруг. Иногда Жмых проговаривал вслух все пункты по порядку:

– расширить слуховое окно;

– настелить поверх рубероида двухдюймовые доски;

– заменить семь обгоревших досок ската свежими;

– сесть возле окна и…

Чердак внимательно слушал, но не подсказывал.

Прошло восемь месяцев. С наступлением осени Жмых впервые почувствовал: пора. Одним поздним вечером он поднялся на чердак с карандашом, бумагой и рулеткой. Чердак молчал. В воздухе была настороженная выжидательность. Жмых уловил ее – все-таки недаром общался с чердаком столько времени, можно было выучить его характер.

– Расширить слуховое окно, – сказал Жмых и прислушался.

В душноватом чердачном воздухе прошелестело согласием, и Жмых продолжал:

– Постелить доски на пол. Пятерку. Лиственницу, она красивая. Красить не буду.

Чердак осторожно улыбнулся. Жмых выждал с минуту, утверждаясь в настроении чердака.

– Заменить горелые доски…

Внезапно под коньком что-то громко треснуло. Жмых вздрогнул и посмотрел вверх. Конек как конек. Стропила. Доски. Семь обгоревших.

– Заменить…

В чердачном воздухе отчетливо запахло мокрой гарью. Вонь была такой густой, что Жмыха замутило.

– Не надо??? – Жмых изумленно смотрел на горелые доски. – Семь штук, – пробормотал он.

Чердак молчал.

– Не надо менять? – переспросил Жмых.

«Нет», – ответило ему быстрым сквозняком.

– Ну ладно. – Жмых пожал плечами. – Не хочешь – не буду. Почему? Странно. Почему?

Странно было бы ждать подробного ответа.

– Ну хоть покрасить-то можно? – спросил Жмых. – То есть я вообще-то утеплить хотел. Чтоб и зимой тоже.

Чердак согласно выдохнул.

– Спасибо, – сказал Жмых.

Он подошел к той части ската, на которой были следы пожара, и провел пальцем по обгорелой доске. На пальце не осталось сажи. Жмых понюхал палец. Палец не пах ничем. Жмых спустился в сад и принялся стаскивать на поляну сухие ветки яблони, а потом, запалив костер, сел напротив и уставился в черное небо. Ветки стреляли искрами. Искры уносились вверх и превращались в звезды.

Самым сложным оказалось объяснить узбекам, почему нельзя трогать семь аварийных досок. Бригадир по имени Бек («Узбек Бек», – хмыкнул в голове Жмыха филолог) только что пальцем у виска не крутил, силясь опротестовать Жмыхов план чердачной реконструкции.

– Плохие доски, – убеждал он Жмыха. – Надо менять. Недорого! Семь досок поменять – недорого! Почему не хочешь?!

«Чердак не хочет», – это не ответ для узбека Бека. Узбек Бек подумает, что Жмых сумасшедший.

– Иди нахуй, – сказал Жмых. – Сказано: не надо. Значит, не надо.

– Хорошо, – ответил Бек.

Пока шел ремонт, Жмых поднимался на чердак прежде строителей, а покидал его тогда, когда мамочка – там, внизу – уже закрывала за ними калитку.

Двойная обрешетка по стропилам – для кровельной вентиляции. Напоследок – пальцем по обгоревшим доскам. Спите, доски, постель вам – парозащитная пленка и базальтовые маты. Ореховые доски-дюймовки чистовой вам обшивкой. Старый утеплитель под рубероидом поменяли на высокотехнологичный базальт. Рубероид, прощай. Здравствуй, лиственничный пол. Фасадную стену под дополнительный опорный брус – готово. Между брусками – оконный проем в натуральную величину Большой Медведицы и пары-тройки ее соседей. Старую раму со стеклами, так и не познавшими моющих средств, отставили к стене и забыли снести вниз. «Потом сам уберу», – подумал Жмых.

Привезли новое окно. Белый пластик, тройной стеклопакет. Оконный блок подняли на веревках со двора. Установили. Обшили красотой. Когда все сестры получили по серьгам и мамочка закрыла калитку, Жмых лег на лиственничный пол и почувствовал, как сквозняк, каждый раз возникавший невесть откуда, погладил его по щеке.

– Дура сентиментальная, – сказал он то ли себе, то ли чердаку, перевернулся на бок и уснул.

Приученная не лезть не в свое дело мамочка ни разу не влезла в люк. Жмых проснулся сам. Было около полуночи. Он лежал в лунном квадрате, и перемычка окна бросала на него резкую тень с острыми краями. Жмых примерился и лег так, чтобы «I» рассекла его на равные части. До. После. Полежал, рассеченный надвое. Сел. Встал на колени. Дотянулся до старого окна. Крякнул, подняв окно и, все также на коленях, перетащил его поближе к луне. Сел. Поставил окно перед собой. Порылся в кармане и нашел зубочистку.

«Ну и что», – подумал Жмых и выцарапал на липкой оконной грязи слово «хуй».

Зачеркнул. Посидел. Нарисовал домик. Почесал переносицу и написал: «Я список кораблей прочел до середины».

– До середины, – повторил он вслух. – Я список кораблей прочел до середины.

По чердаку пробежал сквозняк. Жмых уловил в нем запах водорослей.

– Я список кораблей прочел до середины.

За новым пластиковым окном мигали осенние звезды. По чердаку гулял майский ветер, пахнущий дождем и йодом.

– Я список кораблей прочел до середины.

Говорят, единственный вопрос, который ему задал кредитный эксперт, звучал так:

– Вы честный человек?

– Да, – ответил Жмых, – я честный человек.

Поздним вечером того дня, когда у овчаровского пирса ошвартовался новенький сейнер по имени «Мицар», Жмых пришел на чердак с бутылкой шампанского.