– У меня к вам деловое предложение, – сказал он, поправляя брюки. – Вы должны купить у меня участок. – И он махнул рукой в сторону пустыря.

– Вот как, – сказали мы преувеличенно вежливо. – А почему мы должны купить у вас участок?

– Во-первых, потому, что вам это будет удобно. Вы объедините два участка, ваш и мой. Очень удобно, – повторил визитер. – А во-вторых, – сказал он, – потому, что мне завтра нужна большая сумма денег.

И он назвал сумму. Она действительно была большой. Участок с брошенным домом стоил по меньшей мере вдвое дешевле, о чем мы сразу же сообщили человечку.

– Это ничего, – кивнул он, – я ведь просто хочу, чтоб вы заплатили за землю столько, сколько мне понадобится завтра для одного дельца. Ведь вам нужен этот участок, – сказал он с нажимом.

Нам становилось откровенно весело.

– Да как вам сказать, – синхронно пожали мы плечами. – С одной стороны, много земли лучше, чем когда вдвое меньше.

– Вот именно! – обрадовался человечек. – Вы умные люди. Мы с вами договоримся.

– С другой, – продолжили мы, – на чёрта нам это надо.

Человечек открыл рот. Он был потрясен. Казалось, прямо на наших глазах он превращается в воздушный шар, который уже заканчивают надувать легким газом.

– Вы в своем уме? – спросил он вдруг тем самым, высоким, голосом, какой случается, если подышать гелием.

Мы не выдержали и прыснули со смеху. Человечек только чудом не лопнул и никуда не улетел. Ему удалось взять себя в руки, немножко сдуться и продолжить диалог, который так явно раздражал и тяготил его, что делалось абсолютно очевидно: ему действительно очень нужны деньги, и факт денежной нужды является для него вопросом жизни и смерти. Но мы ничем не могли помочь ему.

Предвосхищая наш закономерный вопрос, который, впрочем, мы не собирались ему задавать, мужчина нырнул в открытое окно «камри» и вынырнул обратно под солнце, держа в руках зеленую пластиковую папку.

– Вот документы. Свидетельство о собственности раз. На дом. Свидетельство о собственности два. На землю. Решение суда. Я выиграл суд. Это все мое. Дом, земля. Вот мой паспорт. Вот моя фамилия в паспорте. Вот моя фамилия в свидетельстве раз и в свидетельстве два.

Человечек тасовал документы, как шулер: вроде и не быстро, но как-то неприятно-ловко. Мы мельком глянули в гербовые листки и в паспорт и тут же забыли фамилию их владельца.

– Ну что? – сказал он отрывисто. – Берем?

Дурацкость ситуации начинала нас утомлять. К тому же у нас были дела и поважнее, чем бессмысленные разговоры со странными людьми.

– Вы странный человек, – сказали мы странному человечку. – Вы почему-то уверены, что нужная вам сумма – кстати, совершенно чудовищная – спокойно лежит у нас дома и аж не может, как вас ждет.

– Так, – кивнул человечек. – Ну а к послезавтра?

– Это нереально, – сказали мы.

– А…

– Нет.

Человечек постоял с минуту, ритмично перенося центр тяжести с носка на пятку и обратно.

– Вот вам моя визитка, – сказал он наконец. – Надумаете, так позвоните. Еще немного времени я смогу.

Помахав визиткой, он не протянул карточку нам, а сунул ее в наш почтовый ящик.

– Ладно, – сказали мы, – но вряд ли.

– Подумайте. – Голос человечка был сух и холоден. – Так будет лучше.

– Кому? – спросили мы хором.

– Вам, конечно. – Человечек посмотрел на нас с почти искренним сочувствием. – Вы только представьте: я выберусь из переделки… Да, у меня неприятности. Я выберусь из нее и пригоню бульдозер. Буду ломать дом. Буду копать у себя на участке большую яму. Буду искать изумруды. А к вам вся пыль, да и шумно будет просто ужас как.

С этими словами человечек открыл дверцу машины и уселся за руль, обнаружив по пути белые носки на тонких, как птичьи цевки, щиколотках.

Не дожидаясь, пока он уедет, мы пошли домой.

Несмотря на то, что визитки делового человечка странным образом не оказалось в нашем почтовом ящике – куда он сунул ее на наших глазах, – забыли мы о нем так же быстро, как забывают о январской грозе: вроде бы и удивительное явление, но уже послезавтра его никто не обсуждает. Не тот информационный повод. Лишь в середине осени нам вдруг напомнил о нем сосед дядя Вася. И напомнил, совершенно того не планируя.

– Навоз брать будете? – позвонил он нам.

– Ой, – сказали мы, когда дяди-Васин самосвал вывалил кучу на чужой огород, – ой, не надо было этого делать.

– А что такое? – спросил дядя Вася.

Он ведь тоже считал этот бесхозный участок немножко нашим.

– Да тут такое дело… – И мы поведали о визите человечка, который теперь вполне мог предъявить права на три тонны нашего навоза, коль скоро навоз оказался на территории его юрисдикции.

– Суд выиграл, значит, – подвел итог дядя Вася. – Что делается-то.

А больше ничего и не сказал бы, если б мы его не спросили.

– У них, кто здесь жил, действительно вообще никого не оставалось? – уточнили мы.

– Никого, – подтвердил дядя Вася. – Там братаны жили с семьями. Было по пацану. Погодки. Колька и Петька, если не путаю. Утонули. Вот, один братан тогда дуб посадил, а второй – орех. Вроде как сыновьям в память.

– А которого дуб, а которого орех? – непонятно зачем спросили мы.

И непонятно почему, но дядя Вася вспомнил и это:

– Дуб – где Колька жил. А орех маньчжурский со стороны Петькина крыльца.

Когда от навозной кучи оставалась еще примерно треть, у пустого дома остановился старый задрипанный микроавтобус, из которого вылезли уже известный нам господин – судя по состоянию машины, не слишком успешно выбравшийся из переделки, – и трое мужчин рабочей наружности. Все четверо зашли во двор, после чего нам перестало быть их видно: двор был за пределами нашего поля зрения.

Видимо, изумруды приехали искать, поняли мы.

Но все было намного – нет, не страшнее, а, пожалуй, тоскливее, – чем просто неудачная шутка. То, что они сделали, было похоже на ампутацию без наркоза. Начав с правого, маньчжурского, крыльца, рабочие за девять часов, орудуя лишь зубилами и кувалдами, разобрали половину дома до несущей внутренней стены, а еще за час зашили досками зияющий торец чердака. Шлак из стен оттаскивали на носилках и высыпали прямо во дворике, тут же разравнивая кучи и наскоро утрамбовывая свежие уровни. Хозяин не принимал участия в операции: все то время, покуда рабочие разбирали дом, он спал в автобусе.

Шумно и пыльно, впрочем, не было. Навоза он не заметил.

Прошел месяц. Уже выпал тот снег, который не тает до весны. За весь месяц никто не посещал прооперированный дом, и тот самостоятельно зализывал раны. Сперва исчезли черные следы копоти на побелке торцовой стены, что раньше была внутренней и вплотную к которой когда-то примыкала печка разобранной половины. Затем затянулась длинная кривая трещина, распоровшая стену над окном, но еще оставалась острая кривизна углов там, где не существующие больше стены ранее смыкались с внутренней – а теперь торцовой – стеной. Уполовиненный дом, хоть и выглядел до крайности нелепо, все-таки выжил и даже начинал выздоравливать. Что касается смысла, который содержался в поступке его странного хозяина, то тут мы ничего не понимали. Сначала думали, что разобранная половина была до такой степени аварийной, что требовала экстренного сноса. Но в оставшейся жилой части никто не поселился, поэтому версия о срочной необходимости сохранить ее ценой устранения второй половины – провалилась. Все возможные резоны ускользали от нас, и мы, наверное, так и не смогли бы придумать никакого объяснения случившемуся, но вскоре низенький человечек посетил свое владение в третий и последний раз.