что-то правильное, потому что зачем бы еще Каллум принес ему люкозейд и парацетамол после сабантуйчика по случаю его, Оливера, дня рождения? Или одалживал ему десятку, когда Оливер просил?

Но он так и не смог до конца разгадать, что было нужно Каллуму. Он казался одиноким ребенком, который смотрит в окно, как на улице играют другие дети.

Вымазанными жиром пальцами Оливер достал свой телефон. Сигнала не было, но это его успокоило. Может быть, она все-таки писала ему, а сообщения не доходили. Хорошо. В кои-то веки это она сидит дома и беспокоится, а не он. В конце концов, он не предупредил ее, что, возможно, окажется в мертвой зоне. Он вообще не сказал ей, что уезжает. Только один человек знал, что на выходные его не будет. И только один человек знает, где его найти.

Мэв

Она стояла голая в ванной, покрывшись гусиной кожей от холода, и дрожала. Даже бюстгальтер промок насквозь и теперь валялся на полу вместе с остальной, такой же мокрой одеждой.

Вдоль крыльев носа пролегли глубокие морщины. Темные круги под глазами стали уже отпечатком ее личности. В завившихся от дождя мелких колечках волос, во всяком случае, не видно седины, но только потому, что она покрасила волосы. Когда она успела так постареть? Ей не должно быть больше сорока. Она еще ничего не сделала. У нее нет никакой работы. Никакой карьеры. Никакой семьи. Даже собаки нет. Ничего, что помогло бы заглушить воспоминания о неловком, долговязом парне, который вился вокруг нее, как заблудившийся щенок. Мэв придумала тогда множество оправданий, почему они не подходили друг другу. Он слишком высокий. Помешан на своей камере. Он не умел играть на гитаре и не умел петь — и как же он мог сделать ей предложение, исполнив собственную песню о любви перед незнакомыми людьми в снегопад в Гайд-парке? Он просто по-глупому влюбился в нее, вот и все. А она не любила его, он ей даже не нравился, сколько бы он ни старался встретиться с ней, чтобы спросить, как дела, или оставить голубенькую записочку у нее под дверью. Тогда дело было не в Каллуме. Речь шла о выживании. Она никогда не думала, что ей доведется снова пережить эти события. Тем не менее она здесь. Глупость это, адреналин или недостаток витаминов, вызванный постоянным употреблением доритоса и фанты, но, вытирая полотенцем голову, она поняла, что больше не боится никого из них.

Лорна

Смысл слов на странице не доходил. Фразы смешивались в голове, словно она пыталась читать на иностранном языке. На заднем плане пульсировал один вопрос, и, становясь все громче, он стал в конце концов единственной мыслью в ее голове: что ты вообще здесь делаешь? Сидеть в комнате рядом с комнатой Каллума, которую они решили считать его комнатой, и не думать о доме номер 215 оказалось трудно. Там, на Колдуэлл-стрит, у нее с Каллумом тоже была общая стена. Она помнила серый ковер с коричневым пятном и плакат комик-группы «Монти Пайтон», висевший над его столом. И фотографии, много фотографий: его дома и домашних, Лондона, их пятерых. Каллум наклеивал фото клеем прямо на стены, хотя Элли предупреждала, что за испорченные обои ему могут не вернуть залог. Лорна закрыла глаза, и ей показалось, что она слышит музыку из его магнитофона, проникающую во все уголки дома. Обычно это был гранж. Nirvana, Bush, Stone Temple Pilots. Музыка, по ее мнению, соответствовала названиям групп: растрепанная, неряшливая — полная противоположность Каллуму, который принимал душ дважды в день и никогда не надевал нестираную одежду. Рыжеватые волосы всегда были чистыми и коротко подстриженными. И только раз его внешность соответствовала его вкусу в музыке: когда он умер.

Мысль о его смерти напомнила Лорне о том, где она находится и почему. Она ненавидела это место, ненавидела Колдуэлл-стрит, ненавидела остальных, ненавидела все. Но ей нужно, чтобы все это закончилось. Нужно перестать слышать в голове его голос, избавиться от ощущения, что, хотя комната пуста, Каллум там, по ту сторону стены, и ждет, когда она его спасет.

Элли

Спустившись в салон, Элли подумала, не включить ли свет, но комната нравилась ей именно такой, какая есть. Свет от наружных фонарей создавал странные тени. Полумрак смягчал углы, скрывал паутину. Создавал анонимность. Такой могла быть любая комната в любом доме.

Присев на край дивана с бокалом в руке, Элли прислушивалась к шуму ветра и дождя. Лучше быть здесь, внизу, в одиночестве. В какой-то момент она услышала, как кто-то вышел из своей комнаты — Холлис или Мэв, не имело значения. Главное сейчас — это настроиться, чтобы заснуть сегодня ночью, потому что каждый раз, когда она закрывала глаза, она видела его. Каллума. Который никогда не высмеивал ее за забывчивость, глупый вопрос или просьбу помочь в чем-то, что для других было пустяком, например задвинуть ящик обратно в стол. Он помогал, потому что она просила его, оказывал ей услугу. Но когда он сам просил ее об одолжении, была ли она так же отзывчива?

Элли вскочила с дивана, растирая ладони. Она давно уже не возвращалась к прошлому, с тех самых пор, когда Джилли была младенцем. Элли запаниковала, потому что ей показалось, будто дочка перестала дышать. Дэвиду понадобилось полчаса и два джина с тоником, чтобы успокоить ее. Он-то считал, что она слишком беспокоится о ребенке, но это было не так, нет.

Под влиянием импульса Элли опустошила бокал. Каллум всегда был готов отдавать, а она — нет. Но это не означает, что она позволит ему сделать ее слабее. Об этом она позаботится.

Элли собралась налить себе еще, но что-то на полу привлекло ее внимание — маленький квадратный листок бумаги. Она вышла в оранжерею и прислушалась к стуку дождя по стеклу. Свет фонарей у дома проникал сквозь стекло, как луч прожектора, освещая ее находку. Открытка, такие обычно помещают на подарки. На ней было написано: «Поздравляю, папа!» Последнюю букву закрыло пятно красного цвета.

Холлис

Холодный ветер встряхнул Холлиса, как удар током. Он застегнул куртку до самого верха и опустил подбородок в воротник. Как только он нашел фотографию, тут же ушел из дома. Все встало на свои места: то, что сказала Лорна, и то, что беспокоило его весь вечер. Когда он вернулся, Лорны уже не было в салоне, но он не стал тратить время на