Их заметила кряква с выводком пушистых утят и поспешно подплыла к пристани.

— Ах, какие они хорошенькие! — воскликнула Элли. — Они, кажется, узнают тебя.

Шон пожал плечами, отломил кусочек сандвича и бросил его крякве, радуясь тому, что можно отвлечься от воспоминаний о прошлом.

— Мальчиком я нашел утенка, который застрял в полиэтиленовом пакете. Люди вели себя небрежно, засоряя водоем. Никому не было до этого дела. Вот тогда я начал плавать на лодке и собирать мусор, который приносило течением или который выбрасывали живущие в поместье. Я до сих пор этим занимаюсь, если есть время.

— Неудивительно, что эта утка считает тебя своим приятелем.

— Она любит меня только за хлеб и сыр. Проверь сама.

Элли бросила в воду несколько кусочков хлеба, и ее тут же окружили утки.

— Корыстная любовь, — согласилась она, смеясь.

— Разве бывает другая любовь? — пожал плечами Шон.

— А ты не знаешь? — мягко спросила она.

— Не хочешь прогуляться вдоль берега? — предложил он, чувствуя необходимость подвигаться и побороть нахлынувшие нежелательные эмоции. Не дожидаясь ответа Элли, Шон поднялся и протянул ей руку. — Я не могу обещать, что мы увидим выдр или зимородков, но если ты будешь вести себя очень тихо…

Элли взяла его за руку, поднялась и обулась. Они пошли по берегу по колено в траве и весенних цветах. Шон показал ей гнездящихся на противоположном берегу лебедей; норы, в которых жили водяные крысы, обиталище выводка чомги под плакучей ивой.

— Тебе явно здесь нравится. Давно ты живешь в поместье? — спросила Элли.

Подобная тема была для Шона камнем преткновения.

— Я здесь родился, — наконец признался он.

— Как здорово расти на природе.

— Я согласен, — произнес Шон. Никому не было дела до того, куда он уходил и чем занимался, лишь бы ничего не ломал и не мешал крестьянам. Такое детство можно назвать идиллическим. — Одно веселье и никакой ответственности… У покойного баронета был кратковременный роман с секретаршей из лондонского офиса, — пояснил он, решив, что лучше рассказать об этом самому. — Он встречался с ней по выходным дням, в одном из домиков на окраине поместья.

— Ах, понятно. А его жена?

— Она осталась в Лондоне и ждала, когда муж образумится. Вероятно, именно поэтому моя мать решила забеременеть и отвоевать баронета. Плохое решение.

— О, ладно тебе, Шон. Ты же ничего не знаешь наверняка.

— Я сделал логичное предположение.

— Она любила его, поэтому родила тебя.

— Конечно родила. Я был ее козырем.

— Ты очень циничен.

— А ты очень романтична. Сэр Генри не собирался бросать жену-графиню ради машинистки, — бросил он язвительно.

Элли ничего не ответила, просто крепче сжала руку Шона.

— Он разрешил маме жить в домике и содержал ее, — продолжал он. — Так было до тех пор, пока брошенная любовница не продала историю своей любви представителям прессы.

— Она до сих пор здесь живет?

— Нет. Мама погибла в автомобильной катастрофе, когда мне было десять лет.

— О, Шон… Как трагично. — На этот раз Элли прижалась к нему, и он обнял ее. — Расскажи мне о ней.

— Я… — Шон обнаружил, что не знает, что говорить. Никто никогда не просил его рассказать о матери. После ее смерти из домика вывезли все вещи. Одежда отправилась в магазин благотворительной распродажи. Личные вещи убрали с глаз долой. О ней постарались как можно скорее забыть. — Она не была счастливой женщиной.

— Я не удивлена. Должно быть, она ужасно страдала. Почему она не вернулась домой, к своей семье?

— Не все семьи похожи на твою, Элли. Семья моей матери отреклась от нее. И от меня, — сказал он угрюмо.

— В моей семье тоже немало проблем, она неидеальна, — заметила Элли. — А как насчет твоего отца?

— Отделавшись от моей матери, он думал, что получил карт-бланш, но графиня не простила ему вторую измену. После того как он связался с известной фотомоделью, она подала на развод. Граф женился повторно, потом еще раз. В этих браках у него родилось трое детей, а потом он сломал себе шею во время охоты. Несчастный случай.

— У тебя много родни. — Элли говорила почти с завистью.

— Вряд ли они близки со мной. Мои ранние школьные годы прошли в деревенской школе, где ученики старших классов издевались надо мной и называли «богатеньким». Затем, после смерти матери, меня отправили в школу-интернат, где все подражали моим сводным братьям, которые делали вид, будто я невидимка, — поведал ей Шон.

— Дети могут быть очень жестокими. Где ты жил, когда не ходил в школу? — спросила Элли. — Явно не в семье графа.

— Взрослые приезжали в поместье только поохотиться и на Рождество. Дети оставались здесь со своими нянями на праздники, а я жил у управляющего поместьем. Его жене это не нравилось, но она не могла противиться сэру Генри. Старик-управляющий относился ко мне хорошо. Он постоянно находил мне занятия, поощрял мой интерес к дикой природе, предложил выучиться на управляющего недвижимостью.

— Определенно ты был аутсайдером, — заметила Элли больше для себя, чем для него.

— Может быть. — Шон сорвал ромашку. — Но это был мой дом. Они никогда не будут относиться к поместью так, как я.

— А теперь что? Ты управляешь поместьем? То есть ты сохраняешь его для семьи, которая никогда не любила тебя. — Элли казалось странным, что он живет в месте, где всегда чувствовал себя изгоем.

— Элли, они не являются владельцами поместья, как и я. Это — отчужденное имущество, собственность, ограниченная в порядке ее наследования. Но в то же время они проводят здесь по нескольку недель каждый год, а я живу постоянно. Я контролирую положение дел в поместье, разрабатываю различные проекты для Генри-младшего — моего сводного брата и баронета, — который принимает или отклоняет их.

— Поэтому он приезжает сюда сегодня? Чтобы принять или отклонить твою идею? Ты несешь всю ответственность за поместье.

Шон усмехнулся.

— Мне платят за эту работу, — ответил он, когда они дошли до края луга и повернули назад.

— А в сказочном старом сарае ты делаешь вид, что это твой дом.

— Сарай принадлежит мне.

— Ты же сказал, что собственность отчуждена.

— Одно из преимуществ жизни в доме управляющего поместьем — доступ к картам и фактическим данным. Участок земли под сараем был куплен значительно позже, в конце восемнадцатого века. Он не является недвижимостью, попадающей под отчуждение. Я узнал об этом, когда мне было пятнадцать лет.

— Они отдали тебе сарай? — выдохнула она.

— Это не был подарок обездоленному родственнику. У меня осталась часть денег, которые старик-баронет подарил моей матери. Их хватило для внесения залога. А потом мне предложили выкупить сарай, когда Генри начал бракоразводный процесс. Он мог бы продать сарай через риелтора, чтобы поднять цену, но тот его подвел. Так что я получил от поместья больше, чем любой из моих братьев.