– Есть хочу! Ох, как я есть хочу, проголодалась, как вол прямо… как волк! Можешь прокрасться на кухню и принести мне кусочек хлеба или печенье?.. Лучше сушки… нет, и то и другое… Только смотри не топай там, как слон! Колбаску захвати!

Беата мгновенно съела два куска хлеба, сушки, бутерброд с колбасой… Вздохнула, оглядевшись по сторонам, как будто в моей кровати могло найтись еще что-то съестное, как ребенок, погладила себя по животу, по своим зайчикам, и принялась рассуждать.

– Я тут думала о тебе, пока ела. Если кто-то тебя не любит, нечего ныть: «ах, ох, он меня не любит…» Это все фигня. Тупое нытье. Если тебя «ах, не любят», значит, ты не очень. Так ты стань лучше! Не будь занудой, не проси ничего. Оторви жопу от дивана и стань лучше. Если ты не из правильной среды, значит, тебе нужно попасть в эту среду… И не проси ничего, главное – никогда не просить. Ни сочувствия, ни денег, ни заботы, ни даже проводить до подъезда. А если тебя обидят, то отвечай: око за око, зуб за зуб. За свой зуб нужно выбить зуб другому.

Я не собирался никого просить проводить меня до подъезда и даже не думал попасть в какую-то другую среду или выбивать кому-то зуб… Я не сразу понял, что Беата говорит о себе. Беату было очень жалко, она говорила «око за око», а сама сидела в обсыпанной хлебными крошками пижаме с зайчиками.

– И еще про секс – никогда не думай, что о тебе подумают. Ты гордый и сам решаешь, когда и с кем тебе спать. Согласен?

– Ну, я… да, но… Ты права, конечно.

Так мы сидели и разговаривали, Беата с ногами на моей кровати, я рядом на стуле, пока она не сказала: «Садись со мной рядом, тебе же неудобно на стуле». Когда я сел к ней, она вдруг наклонилась ко мне и зарычала в ухо: «Будь всегда драконом. Олеша сказал, – он написал «Три толстяка». Помнишь такую сказку? Это он написал. Он сказал, что в шахматах нужна еще одна фигура – дракон. Дракон ходит как хочет и всех ест. …Ты будь драконом. Я тоже буду драконом, мы с тобой будем два друга-дракона… Дракон Андреевна и Дракон Игоревич». Такие детские шуточки, я никогда столько не смеялся. Если честно, я вообще никогда ни с кем не смеялся.

Кто мог ожидать, что у меня будет такая ночь? Я уж точно не мог. Моя любовь к Беате не имела никаких претензий на взаимность, даже на то, чтобы она меня просто заметила. А кто сказал, что любовь обязательно желание обладать? А почему не желание безраздельно принадлежать? Любовь между нами была целиком моя, ну и что? На этой мысли я отключился, а Беата уже спала, она заснула мгновенно, только что смеялась, и вот упала на подушку и уже спит.

Ну, и проснулся я, конечно же… то есть я потом подумал «конечно же», а тогда я просто проснулся от слов: «мама, что, что ты, мама…». Надо мной стояла Алена Сергеевна. А Эмма у двери. Видимо, Эмма прибежала на крик матери. Алена Сергеевна смотрела брезгливо, как будто это не Беата спала рядом со мной, а лягушка, а Эмма растерянно повторяла: «мама, ну и что, что такого, что здесь такого…».

– В моем доме!.. Как это возможно? Переспать с ним, в моем доме! Он же непривлекательный, – сказала Алена Сергеевна.

– Он очень привлекательный, очень-очень привлекательный… И у них ничего не было… И если это любовь, мама…

– Ничего не было? Любовь? Ну, ты и дурочка! А она!.. Да она просто нимфоманка! Вон! Пусть идет вон!

Она так безобразно орала, а Беата так спокойно и достойно себя вела, сидела тихо, смотрела внимательно. И вдруг сказала: «Это же его квартира. Давида. Здесь жила его мать, бабушка. А теперь почему-то вы живете». И тут начался кошмар.

Отец мелькнул в коридоре и скрылся. Господи, как можно было подумать, что я претендую на квартиру! Что мы с Беатой поженимся и отнимем квартиру? А как можно подумать, что такая девушка, как Беата… была со мной?

Ушла Беата, за ней ушел я. Алена Сергеевна засунула в пакет розовый свитер, выставила пакет на площадку, сверху положила ее сумочку, а поверх всей этой унизительной пирамиды записку.

Я машинально подобрал выброшенную Беатой записку, там было написано: «”Постинор”. Принять две таблетки в первые 72 часа после незащищенного полового акта», я скомкал записку и зачем-то засунул в карман.

Отец так и не появился. Если бы у меня был ребенок, я бы никогда не допустил, чтобы он вот так ушел из моего дома… Но это уже из области фантастики, чтобы у меня был ребенок.

Мы стояли на Фонтанке напротив дома и молчали. Как все же странно устроен человек: я не думал о главном, о том, что Беату, такую чистую и светлую, несправедливо унизили, что мои отношения с отцом так и не начались, но уже разрушены, и что вместе с отцом я потерял Эмму. Я не мог вернуться домой и не вернуться тоже не мог: я должен забрать пиджак дяди Вано… и кожаную куртку, она много для него значит. Так мы стояли и молчали, пока к нам не спустилась Эмма. В одной руке у нее была кожаная куртка, в другой мой чемодан. Умница Эмма.

– Я собрала твои вещи, подумала, что ты пока не захочешь видеть маму… И да, тебе телеграмма… Пока я собирала твои вещи, принесли телеграмму, я расписалась за тебя. …Я понимаю, мама вела себя ужасно, но, может быть, вы ее простите?.. Или хотя бы меня? Мы сейчас что-нибудь придумаем, куда-нибудь пойдем и…

Телеграмма была от дяди Вано, в ней было написано – второй инсульт. Телеграмма была длинная, дядя Вано вообще был многословен и красноречив. Он напоминал мне, что первый инсульт у Нино бэбо случился через час после моего отъезда, о чем он сразу же сообщил мне телеграммой. И что Нино просила меня не прилетать, не прерывать ради нее встречу с отцом, но это был большой удар для Нино и для него лично, что я не прилетел и даже не позвонил.

Выходит, Нино бэбо все это время думала, что я вернулся в Ленинград к отцу и она мне больше не нужна?.. Я знаю, какая она гордая, замкнулась в себе, переживала, и вот – второй инсульт!.. Но где же та телеграмма?! Беата возмутилась, как плохо работает почта: как это возможно – потерять телеграмму?

Поймали такси, помчались втроем в аэропорт.

В такси я слышал, как девочки разговаривали на заднем сиденье. Эмма: «Мама сказала, что я ему очень понравилась, он хочет на мне жениться, с ним я всю жизнь буду в комфорте и в безопасности… в общем, он сделал предложение».

– Кому, маме?.. – засмеялась Беата. – И что ты?

– Я? Что я? Она мне уже свадебное платье подбирает…

Беата принялась ее тормошить, щекотать, приговаривая: «Ух ты, ух ты, поздравляю».

– Я люблю Глеба, правда люблю… Но что я могу сделать, ты же видишь, какая она, я перед ней как мышонок…

– А ты скажи: «Вот фига ему, а не я!»… Найди в себе силы, бедный маленький мышонок.

– Откуда у меня силы ей противостоять?..

В аэропорту Беата сбегала к начальнику смены, вернулась с билетом на ближайший рейс, сказала победительно: «Билеты продают только по телеграмме про похороны, но я выпросила!» – и через час я уже сидел в самолете Ленинград – Тбилиси.

Мы еще не успели взлететь, но я уже мысленно был в Тбилиси: вот Нино бэбо говорит дяде Вано, что не хочет отрывать меня от общения с отцом: «Пусть мальчик получше узнает своего отца, а отец своего мальчика», и как ей при этом хочется, чтобы я бросил все и приехал… Как объяснить ей, что прилетел бы в тот же день, если бы получил телеграмму? А вдруг… вдруг я не успею сказать ей, как я ее люблю?